Вот, я и решил осмелеть. В один прыжок я оказался в его кровати, он даже опомниться не успел, только проворчал:
— Чего не спишь-то, ё-моё?:
А я на этом не остановился. Откуда смелость взялась? Рукой своей, как бы нечаянно, я раз — и прикоснулся к его члену. Чувствую — стоит колом. Думаю, будь, что будет! Засунул руку ему в трусы и ухватил. Федька дёрнулся:
— Ты чего это?
Ну, соображаю, пора в открытую говорить:
— Федь, — говорю, — ты дрочил, я видел. Хочешь, я тебе сам?
— Ты не дури давай — ответил он мне, при этом его голос был не так суров и это давало мне надежду на продолжение.
А руку-то мою не убирает. Я и давай водить туда-сюда, вверх-вниз. Его член был похож на большой гриб. Толстая головка не давала натянуть кожицу и мне приходилось водить только по стволу.
Тесные трусы не давали мне развернуться, движения были скованы, а Пашка разошелся не на шутку. Сопит и ерзает, двигает задом в такт моим движениям руки. Что б было поудобнее я сел на его грудь, спиной к его лицу, откинул одеяло и стянул с него черные ситцевые трусы. Передо мной предстало все хозяйство брата. Большой член с толстой лиловой головкой подрагивал от нетерпения, а яйца в отвисшей мошонке подпрыгивали в такт моим движениям. И тут руки брата стали скользить по моей спине и подниматься все выше и выше. А потом он с силой направил мою голову к своему члену. Ты чего? — спросил я.
Давай возьми его в рот, пожалуйста:. — тихо прошептал Пашка.
Не знаю откуда во мне взялась смелость. Я потянулся губами к его члену и начал облизывать головку.
Павел запыхтел. Я начал сосать головку, больше ничего в рот ко мне не помещалось, при этом мне так хорошо-хорошо стало. Сосу, сосу, сосу Я разошёлся, прямо как паровоз: Фёдор привстал:
— Васёк, не чмокай: Мать услышит.
— Ладно, — говорю, — хорошо тебе?
— Здорово.
Это меня ещё больше подхлестнуло. Я уж порядком устал, но заставил себя ещё работать. Пашка уж тоже вспотел. Ногами стал выделывать. Выделывать — то раскинет их, то сожмёт:
Видать, от этого ему ещё лучше делалось. Чувствую, дышит он шумно, дёргаться начал, так я ртом ещё сильнее заработал. Ещё чуток, и он чуть не кричит:
— Вась, погоди: Хорош: Вынь изо рта: Да что ж ты: Ой:
Ну сами понимаете, в рот мне тут полилась сперма по научному, а по-нашенски — просто спущёнка. Тёплая такая, вязкая: Я изо рта-то его члена выдернул, так она, родимая, в рожу мне стреляет, рожей увернусь, она — в шею, в грудь, конца и края ей не видать. Пашка стонет, мне аж боязно стало:
— Паш, — шепчу, — не стони так, мать бы не услышала.
Вот ведь, кино-то какое! То он меня урезонивает, то я его. Наконец Павел отспускался, и я побежал в туалет, к умывальнику. Как глянул на себя в зеркало — вся рожа залита как сметаной словно. Аж сопли висят и не капают только по причине густоты своей. Я давай умываться изо всех сил. А вода-то холодная! Спущёнку только в клей превращает, а ни хрена не смывается, собака. Не дай бог, мать в туалет встанет:
Я — хвать мыло, давай рожу свою мылить: Помню, мыло ещё в глаза попало.
Короче — намучался я тогда. Мать, слава богу, не вышла. Отмылся вроде, возвращаюсь обратно, Павел всё так же и лежит, как лежал — без одеяла, без трусов своих семейных чёрных. Член все такой же толстый с обнаженной головкой поник и блестит. Спит, что ли? Подошёл я и лёг прямо на него. Обнял меня руками — не спит. Заговорил со мной:
— Сильно устал?
— Есть маленько, — говорю.
— Я тебя сильно напачкал?
— Есть маленько, — отвечаю.
Его сильные руки скользили по мне. Он гладил мою спину. Потом ниже и ниже. От этого по моему телу разливалось тепло. Я был как никогда счастлив и спокоен.
Мы просто лежали и молчали. Говорить было нечего да и не нужно. Все было ясно. Так прошло около часа. Пашка встал. Он
