ему в глаза, когда тот был в ярости. Это было когда Александр Ингольдович пытался трахнуть Виталика в первый раз, и у него ничего не получилось. Виталик стоял теперь, виновато опустив голову и немного прикрывая член.
— — Плохо пошутил? — — сказал тихо Александр Ингольдович.
— — Плохо, — — сказал Виталик. — — Больше так не буду.
— — Иди сюда — — Александр Ингольдович улыбнулся и ласково обнял Виталика за талию. — — Люблю я вас, тварей неблагодарных, люблю — — он потрепал Виталика за член, и когда тот засиял от счастья, отправил его домой.
— — Эльвира — — спел Александр Ингольдович в трубку телефона. — — Это я. Я хочу с тобой поговорить, хочу воззвать к твоей совести. Где ты там, старая лесбиянка?
Эльвира взяла трубку двумя пальчиками и поднесла ее к своим надменно отрешенным губам. Дело в том, что в данный момент она заполняла собой джакузи, и прозрачно-перламутровая пена омывала ее со всех сторон, то есть настроение у нее было мечтательное, и разговаривать с кем-либо ей было за падло.
— — Александр, эти ваши солдатские шуточки... Именно из-за них я не давала вам так долго в студенческие годы. Впрочем вы тогда уже состояли в связи со студентом Голубушкиным. Что вам надо от меня сейчас?
— — Эльвира...
— — Я все нашла. Как раз то, что нужно, трепетные, верные, член у него сантиметров девятнадцать. Когда прислать?
— — Завтра, ангел мой, завтра в двадцать три ноль-ноль. Будь так добра.
— — Прощайте, Александр. Я моюсь. — — и Эльвира бросила трубку на толстый кожаный пуфик, стоящий рядом с ванной.
Эльвира влюбилась. Она уже два часа представляла перед собой голую Сашеньку, и ее било электротоком. Она содрогалась как электростанция. Сашенькины бедра, такие узкие, с таким красивым лобком. А ее попка! Это криминал какой-то, это фашизм! Разве можно так истязать пожилую страстную леди? Эльвира томно массировала свою грудь, и слезы любви катились по ее щекам. Вернее это была вода, но Эльвира представляла, что это слезы, и мысленно посылала Сашеньке разного рода откровенные признания. Но Сашенька, как казалось Эльвире, не реагировала на это. И тогда она, мысленно выкручивала ей руки, снимала с нее трусики и начинала лизать ей между ног. Саша, конечно, тут же терялась, покрывалась волнительно-вкусным потом, и руки ее смягчались, становились нежными, горячими. О гидростанция Днепрогэс, можешь ли ты тягаться с этим воинствующим божеством лесбийской любви? Эльвира вскочила вдруг и, не вытираясь, бросилась в комнату, где лежала прикованная цепью Настя. Настя, увидев возбужденную агрессивную Эльвиру, сначала вздрогнула и как-то осунулась, предчувствуя расправу. Потом же, когда Эльвира раздвинула ей ноги и исступленно как рыкающий лев, набросилась на ее влагалище, Настя развеялась, потому что это возбуждало поневоле, это пленило бы воображение самой искушенной шлюхи. Эльвира была в ударе. Если учесть, что она всегда была в ударе, и всегда это кончалось для Насти плохо, то есть ее либо лупили в конце, либо душили железным ошейником, то теперь, когда Эльвира забылась экстазом так глубоко, можно было предполагать самые циничные, самые душераздирающие последствия. Но вдруг Эльвира остановилась. Отдышавшись, она легла на подушку около Насти и уставилась в потолок.
— — С любовью нельзя шутить. Она кусается. Правда, Настенька?
— — Еще она дерется.
— — Перестань юродствовать, золотце. Я плачу душой.
— — Как это? — — Настя засмеялась. Она в первый раз видела Эльвиру в таком призрачном состоянии духа.
— — Боль и отчаянье теперь мои подруги. О, нимфы любви, жестокие насмешницы. А что, золотце, если я сочиню греческую трагедию. и пришлю ее Сашеньке?
— — Какой Сашеньке?
— — Дура, я же влюбилась, я нынче потеряла голову.
— —
