Мадам за стойкой не видно. Пять дверей с глазками. Все закрыты и опять лестница на верхний этаж...
На верхней площадке картина повторилась. Но одна дверь была приоткрыта. На стульчике сидело какое-то лесное чудище. И призывно кричало.
Ой! Как я понял, такого не мог выдержать даже мой коллега.
Немец испуганно юркнул на верхний этаж.
Я тоже как-то не возгорелся и двинул за ним.
На 4 этаже. Было более людно. И немец засунув голову в одну из комнат интимно ворковал, насколько можно интимно ворковать на немецком языке.
У другой стены в проеме стояла азиатская девчина. И что-то радостно мне сообщила.
— Спасибо, — говорю — как-то не очень, я выше пойду.
Настойчивая, пол пролета гналась за мной. Потом все же отстала.
На пятом этаже, все так же как на первом. Все закрыто.
Как вдруг, как у Пушкина в стихах... О чудо!
Из за двери появилась красивая негра с классной, вроде настоящей грудью. Тонкой талией и волшебной большой задницей.
Вот те раз. Я ж только посмотреть пришел. Неужели инстинкт победит?
Что делать?
Надо спросить сколько.
25. Я улыбнулся. 25, как в детстве. И как в детстве порывшись в карманах извлек 2 бумажки, и отдал ей как продавщице мороженного, ожидая взамен вкусную сладость...
... Она моет мне член нежно, улыбаясь доброй темно-джокондовской улыбкой.
Почему то вспоминается как я сижу в корыте с водой, рядом плавает резиновая уточка, и меня моют шампунем . Белая кожа, темная кожа. Новый отсчет.
Опять время стучит в висках, растягивая секунды. Волнение делает слабым, и я поддаюсь. Мозг плавится, предвкушая.
... То натураль? — спрашиваю я по-интернациональному.
Она гордо выпячивает свою и так не-децкую грудь пятого размера и важно кивает.
— Я, я! — и переводит, — Ес, ес!
Оно вроде и так видно, что не силикон. Классно. Осторожно дотрагиваюсь до груди кончиками пальцев. Легкие разряды кайфа... другой рукой приподнимаю на ладони вторую грудь. Радость вперемешку со страстью захлестывает меня и сладкими волнами бьет меня в заднюю часть головы.
Она снимает трусы. Она голая.
Я веками касаюсь ее шеи. Ноздри расширяются. Все чувства обострены.
Я прижимаюсь к ней. Другая кожа. Другое ощущение кожи.
Пальцы мои гладят ее, мнут ее налитую грудь, оттягивая другие, более сладостные мгновения на потом.
Минуты назад у меня была надежда лишь на журнал, а тут целая голая баба.
Будто ждал от Деда Мороза игрушечную машинку, а он подарил целый велосипед.
Я веду по животу руку вниз. Надо имя спросить, как культурный подумал я.
— Нейм Вас? — говорю.
— Джессика.
О! — поддерживаю разговор, — Гут!
Она чуть наклоняется и стаскивает с меня трусы и я остаюсь, как прапорщик с двумя вещами... в носках, но не с портупеей, как это пишется в романах, а в очках.
Снято и это.
Разум любезно напоминает, как бы паспорт не стырила.
Проверю на выходе, успокаиваю я его.
... У нее нет запаха, дезодорант все перечеркивает. Оставляя мне лишь три источника ощущений... глаза, подушечки пальцев и...
Ее пальцы проворно надрывают край упаковки презерватива. Она становится на колени.
Я глажу ее черные волосы, лицо. Какая-то она странная. Слишком светлая для негры и слишком темная для латинос.
— Откуда ты? — спрашиваю — Лифе где?
О! — Куба! — отвечает она и чуть нажимая губами проводит по всей длине надетого уже на меня презерватива.
— О! Гут! Куба! Фидель! — Одобрительно говорю я толи от того, что наш советский человек рядом, то ли от того, что сейчас делает губами.
Она, по-доброму мычит, соглашаясь.
Время течет, отсчитывая секунды пульсами на вене внизу, то открываясь, то вновь закрываясь накрашенными помадой губами, пульсируя, будто за стеклом презерватива.
— вспомнил я рекламу — помада, не оставляющая следов.
— Фак? — Джессика оторвавшись от
