Любку арестовали во время облавы. В серой полутемной камере роменского гестапо, куда ее втолкнул охранник, девушку встретили женщина лет тридцати в короткой юбке и нарядной, но уже в пятнах светлой блузке и девочка-подросток в простом ситцевом платьице. Обе сразу бросились с расспросами: как зовут, сколько дет, почему здесь? — Лет восемнадцать, зовут Воронцова Любовь. Аусвайс дома забыла... вот и... А вообще, как здесь? Сами-то за что?
Женщина, красивая, стройная брюнетка, отвела глаза. Любка присела на краешек жестких деревянных нар, когда лязгнул засов. Охранник, из полицаев видно, просунул голову в дверь, равнодушно уставился на Любку.
— Выходь!
Девушка испуганно вскочила, вышла в коридор.
— Шагай!
В просторном кабинете за большим письменным столом, украшенным массивной мраморной чернильницей с львиными головами, восседал, поигрывая стеком, немолодой немецкий офицер в черной отутюженной форме.
Несколько вопросов. Девушка отвечает. Ей ведь нечего скрывать. И, повидимому, это понятно и солидному гестаповцу да и полицаю, дежурящему у дверей.
— Может отпустить ее, герр офицер? —
Словно неслыша, гестаповец указательным пальцем манит к себе Любку. Девушка останавливается вплотную к столу. Чуть наклонившись вперед, немец стеком касается подола Любкиного платья, приподнимает его вверх. Стек медленно скользит по женскому чулку выше и выше, пока не появляются полоски голых бедер, застежки резинок, потом розовый трикотаж скромных штанишек. Кончиком короткого хлыста гестаповец дотрагивается до мягко выступающего под бельем девичьего лобка. На сухом, бледном лице появляется что-то наподобие улыбки.
— О-о! Вы прекрасная девушка, Любовь Воронцова!
И он вновь откидывается на спинку кресла. Вся красная от стыда девушка оправляет подол, не понимая что делать дальше.
— Покорно прошу прощения, герр Глобке, — выждав несколько секунд. решается напомнить о себе полицай, — отпустить девку что ли?
— Наверное можно и отпустить, — задумчиво тянет немец, — но чуть позднее. Побеседуй в процедурной с теми двумя, а Воронцова пускай посмотрит что бывает за непослушание. Да... скажешь Грицаю, чтобы схо — дил, проверил дом у фрейлейн Любы...
Белые стены, высокие потолки, зарешеченное окно, ширма, за ней кровать. В другом углу — кушетка, застеленная простыней. В прозрачном стеклянном шкафу — бутылочки, шприцы, ампулы, на небольшом столе медицинские инструменты в эмалированной ванночке. И какой-то неуловимый запах, Запах ужаса.
— Сядь там в углу и веди себя тихо, пока я проведу допрос, — командует полицай струхнувшей Любке.
Тех двух женщин втолкнули в процедурную минуту спустя. Наталья и ее дочь Нина. Бледные, осунувшиеся. Здесь, на свету особенно видно. Допрос начался. Любка не очень понимала о чем речь и что именно интересует полицая. Мелькали слова «оружие», «листовки», «пароль», какие-то еще... Ясно было лишь то, что полицай Георгий Крамарюк ждал признаний. А их не было. Вспотевший от злобы, он тупо смотрел в лицо молодой женщины, испуганно поправлявшей сбившиеся на лоб пряди волос.
— Раздевайся! Ну, живо!... — неожиданно рявкнул полицай.
— Как раздеваться? — еще не понимая, упавшим голосом спросила Наталья.
Неожиданный удар отбросил ее к стене. С разбитой губы стекала тоненькая струйка крови. Женщина с трудом выпрямилась, дрожащими руками подняла подол юбки, потом сняла ее через голову. Маленькие глаз — ки на заплывшем лице полицая сузились в щелки. Жестом он показал что делать дальше. Наталья расстегнула блузку, прерывисто вздохнула и... быстро стянула вниз самую интимную часть женского туалета. Мужчина подтолкнул ее к кушетке по бокам которой имелись специальные ремни. Бросив Наталью ничком, Крамарюк деловито закрепил ей запястья и лодыжки, удовлетворенно осмотрел
