я прокидываю ему в очко и набираю скорость. Чувствую, нет, слышу его дыхание за спиной. Хрипит, как тубик. Еще четыре шага, войду в штрафную и замочу с правой низом. Такие не берутся. Киппер остается на ленточке. Мой цепной пес пытается схватить за футболку. Ха, я представляю, как он раздирает пальцами воздух! Раз, два, три... Заношу правую на удар, но в этот момент левая скользит по кочке. Блин, а говорили, что на «Авангарде» самая ровная поляна! Трель судьи тонет в свисте с трибун. Неужели пеналь даст? Блядь, как больно-то! Сжимаю зубы, и в этот момент меня накрывает кабанья туша. Часто дышит в затылок и цедит сквозь зубы: «Сука, киношник ебаный». «Два! Синий! Красная!» — блин, какой у Свистка писклявый голос!"Да не трогал я его!» — орет Цербер. Судья неумолим: «Фол последней надежды. Красная».
— Скажи ему, ты, хер гуттаперчивый! — это кабан в мою сторону. Но мне не до этого. В глазах темно. Наши помогают подняться. Прыгаю на правой к бровке. Доктор крутит руками, показывая замену.
Приподнимаюсь на локте, пока Ёжка разбегается на пеналь. Киппер падает вправо, мяч летит влево. Обежав полукруг, Ёжка подбегает ко мне. И на этот раз только ерошит волосы: «Ништяк! Сделал ты его!» Ни хрена подобного, это он меня сделал. Еле ступаю на цыпочки. Майя Плисецкая! В бутсах.
Тренер хлопает по плечу. Еле удерживаюсь на ноге. И все равно, каззёл, орет. В душ отправляет, но мне за наших поболеть хочется. Делает знак пацанам со скамейки. Крепко обнимаю их за плечи и королем еду в раздевалку. Подбегают наши фаны и хлопают куда попало. Раза три мудям достается. Ну и пусть, лишь бы не по ногам.
Пацаны вносят меня в душ. Как назло, работает только одна душевая. Остаюсь в предбаннике один. Ёб твою мать, там же Фома плещется! Звериные фыркания слышны даже здесь. Упираюсь рукой в зеркало, другой стаскиваю с себя шмотки. У Маринки хороший вкус, ничего не скажешь. Мокрые от пота соломенные волосы ровной челкой спадают на нос. Пытаюсь стащить гетры, наклоняюсь и упираюсь во взгляд того, в зеркале. Ну, чё смотришь? Это я сделал мусоров, а не ты. И у тебя тоже разноцветные глаза. Однажды Маринка в шутку сказала, что влюбилась в меня из-за глаз. Я даже немного обиделся. Правый, голубой, ей нравится больше. А мне, наоборот, зеленый. Бляха, не могу стянуть правую гетру. Ща завою от боли.
— Да ты сядь, Бельмондо хренов! — раздается бас Фомы. Он стоит в дверном проеме, голый совсем, и ухмыляется ехидно. — Давай, помогу?
Берет меня в охапку и несет на скамейку.
— Слышь, да ты легче моего пуделя... Чё, вывих, штоль?
— Не знаю. Спасибо... Не было фола...
— Чё ж ты Свистку не признался?
Не знаю, чё сказать. Поэтому и молчу. Стоит передо мной. Муде, как огромная гроздь винограда, болтаются перед носом. Вот это хуй! Я еще таких не видел. У нас в команде у меня самый большой. Как-то, когда торпеды нам на последней минуте банку закатили, мы с горя в душе начали мерить. У меня только наполовину встал, но народ все равно прибалдел. Но здесь!..
— А в конце первого ты меня в натуре срубил, — у меня нет зла на него, но я пытаюсь сделать морду кирпичом.
— «В натуре» у лягушки хуй зеленый. А у зебры — полосатый. Тот фол только на горчичник тянул, — Фома, прижав меня к стенке, стаскивает гетру. Чувствую, как в момент краснею. Щеки пылают, к горлу ком подступил. Трусняк снимаю сам. А вдруг он и взаправду гомик?
И чё он со мной так возится? Воду мне даже пустил. Стоит в кабинке напротив, как будто больше негде. Башку свою почти лысую моет. Нос картошкой — настоящий Иванов. Резкие скулы, большой рот и ваще ряха вся здоровая. Остальное — сплошные мышцы. Огромная котлета с глазами протягивает мне шампунь. Киваю в ответ. Ком в горле увеличивается.
Одной рукой растирает по чайнику шампунь, другой мнет себе яйца. Полумрак, но я четко вижу перед собой эти два огромных шара. Как мячик футбольный.
