Вот если сработает инстинкт, как у собаки Павлова... Подбежать бы, и... с правой. Ах да, забыл совсем, бегать не могу. Шланг между его копытами увеличивается. И еще больше удлинняется. Шланг... Чё-то мне это напоминает...
..."Ну, о чем задумался? — Маринка смотрела на меня глазами, полными удивления, испуга даже. — Нет, я на этой твоей палке точно усну». Я приподнял зад и снова нырнул в ее бездну. Вытащить на полшишки, потом засадить на полную, потом вынуть, потом засадить, вынуть, засадить... Вверх, вниз, вверх-вниз... Так дрючились еще Адам с Евой. Самая старая физкультура, не позволившая человечеству вымереть... «О чем задумался, спрашиваешь? Да вот, хочется, чтоб у меня появился еще один хер, такой вот длинный толстый шланг. Я бы взял его в руку и засадил те за щеку. Натрухал бы те в ротешник, потом бы пропихнул глубже в глотку и опять бы начал дрочить. А в это время осеменю твою главную лоханку». Фу, неужели я действительно тогда об этом подумал? Хорошо, что хоть вслух не ляпнул. Странно, но от таких мыслей приятно защекотало в яйцах, и через пару толчков я разрядился в мокрое мясо. Эта бездонная дырка высосала всё до капли. Не вынимая, наклонился и поцеловал свою Маринку. Она укусила меня за нос и прошипела: «Люблю тебя, Малыш». Понравилось, значит. Она всегда покусывала меня за нос, когда ловила таски...
— Хули уставился, ты чё, гомик, штоль? — голос Фомы и упавший на больную ногу шампунь вернули меня в душевую.
— Я... я... ты чё, охуел, какой я те гомик? — я ищу глазами шампунь. Бляха, у меня стояк, какого давно не было! Приседаю на корточки и нахожу флакон наощупь. Вставать в облом, но надо. Пока встаю, поворачиваюсь к Фоме спиной. Уши горят, весь горю, даже вода холодной кажется. Полная лажа!
— А как тогда это называется? Уставился на моего дружка и возбудился. Да ладно, не трухай, нет здесь никого. Я, если хочешь знать, тоже...
— Чё «тоже»? — вопрос стене передо мной. Надо ж так облажаться! Нащупываю кран с холодной и врубаю на полную. Падай же, сука! Падай!
— Не ссы, я это спокойно говорю каждому. А ты мне нравишься, — бас у этого куска мяса становится каким-то сладким, противным. Ага, педрила, угадал! Ща воду закрою и съе...
Разворачиваюсь. Стоит рядом, не давая пройти. Впился глазищами в меня, аж мурашки пробежали. Зажал свой елдак в кулачище и дрочит. Сердце, кажется, падает в пятку. В левую: какая-то тупая пульсирующая боль...
— Пусти!
— Не-а. Это ты на поляне был такой прыткий. Здесь от меня просто так не смоешься!
Отмахиваться бесполезно. Спасение в одном:
— Терь я понимаю, почему я тогда так легко от тя ушел. Шланг те твой мешал!
Он и не думает злиться. Это похотливое педерастичное чудовище забыло про футбол. Стоппер, бля... либеро... Котлета дырявит насквозь своими глазами. Чувствую касание пальцев... там... Сердце поднимается и пульсирует меж его пальцев. Они сжимаются в кулак. С моим... там... внутри... Меня дрочит чужой парень. Не так, как это делаю я, когда нет рядом Маринки. У него получается лучше...
— Ладно, так и быть, отсосу у тебя, хоть ты этого и не заслужил, — он резко приседает, и мой горячий хуй обволакивают прохладные губищи. Нос картошкой щекочет волосню. Пытаюсь вырваться, но клешни впиваются мне в задницу. Заглатывает целиком. Не выдерживаю, и мой крик заглушает шум воды. Спускаю... Парню... В рот... Я и не заметил, что уже давно стою на левой. Кабан полностью выпивает мои яйца.
— А ничё, сладкая. Не думал, что у спартачей такая сладкая спущенка, — Фома неожиданно возвращается к футболу. — А теперь ты у меня!
— Нет! — вырывается из меня прежде, чем он замолкает. — Я не могу... не хочу. В следующий раз, ладно?
Я не верю своим ушам! Так хочется куда-нибудь провалиться!
— Ладно, уболтал. Давай, рукой, а? Я тя долго не задержу.
Мои дрожащие пальцы натыкаются на его чудище.
