меня цвело и ликовало. Это не объяснить словами — интуиция можно сказать. Знаете, вот бывает чувство, что скоро произойдет что-то плохое, а бывает чувство, что скоро произойдет что-то хорошее. И вот у меня было последнее. А к нему еще примешивалось чувство совершенной эйфории, ведь в тот день он был восхищен мной как никогда, и, наверное, адреналина. Одна девушка, упомянутая в конце моего «Клин Клином» (и которая, думаю, еще удостоится отдельного рассказа), сказала мне однажды, что любовь — это когда два человека могут друг другом гордиться. Я не берусь судить о верности сего суждения, потому как оно по меньшей мере однобокое — но в чем-то она была права. Я всегда гордилась его вниманием. А он гордился мной, и в тот день особенно. Я снова была для него, для него одного — для него наряжалась, для него прихорашивалась. И ничего мне больше было не надо. Я натянула легкий белый сарафанчик — он смотрелся просто великолепно на моей загорелой коже, собрала волосы в «шишку» чуть выше затылка, и воткнула в уши белые пластмассовые кольца, получился этакий летний, воздушный и чуточку легкомысленный наряд. Не успела я, счастливая, выпорхнуть из подъезда, как тут же наткнулась на свою «первую любовь» бывшего одноклассника, и похитителя на этот вечер в одном лице. Он нервно докуривал уже вторую сигарету.
— Я уж думал тебя не отпустили.
— Пусть только попробуют! — козырнула я своей придуманной самостоятельностью.
Воспоминанья дней минувших
Я попросила побыстрее отъехать, зная что под окнами мама неизбежно будет сверлить нас своим взглядом, или того лучше — выйдет с него какие-нибудь обещания на мой счет брать. Что мы и сделали незамедлительно. Время было часа 3 — самая жара, в машине сидеть просто невыносимо, и помогают только открытые окна в купе с хорошей скоростью, иного кондиционера в большинстве русских машин просто-напросто нет (или есть, но ситуацию он не спасает). Хотя хорошая скорость и «семерка» — тоже довольно смешное словосочетание. Мы немного отъехали и порешили, что лучше всего нам удастся спрятаться от солнца у него дома. Кстати он его и подразумевал, наглец, под тем интригующим «местечком». Доехали быстро, никуда по дороге не заезжая. «Домом» оказалась хатенка абсолютно непонятного назначения — подсобка не подсобка, может сторожевая. Ну, в общем, квартиры в том доме начинались на площадку повыше, а это — сразу как заходишь в подъезд, сбоку дверца такая. В плане эта «квартира» образовывала квадрат, разделенный стеной напополам, одна половина — продолговатая кухня-прихожая, а из нее два входа на другую половину, в спальню и в туалет. Таким образом, кусок спальни был отрезан «сан. частью» и она получилась не настолько кишкообразная, как кухня, а даже более менее приближенная к квадрату. Но больше всего мне понравилась обстановка этой комнаты — открываешь дверь и входишь в практически пустое помещение, точнее не входишь, а вваливаешься, потому как на входе запинаешься об матрац, и только впоследствии понимаешь, что эта комната представляет из себя одно большое спальное место. Мне, слава богу помогли косяки и дверь, в которые я судорожно вцепилась, чтоб не плюхнуться лицом вперед и не стать предметом периодически накатывающего смеха на ближайший час.
Он этого и не заметил — был занят устранением грязной посуды со стола в скорых темпах. А я, оправившись, захлопнула дверь в то место, из которого впоследствии не вылазила все лето напролет, и констатировала:
— Ну и трахадром ты там организовал!
— Нет, ты определенно изменилась!
— Да чего ты раздуваешь?! Я всегда была чуточку пошлой.
— Ты? Нет, ты раньше стеснялась и просила меня замолчать — я помню! Просто, как бы это правильнее выразить... пить что-нибудь будешь?
— А что есть?
— Да с выбором не густо, надо было в магазин заехать. Пиво... коньяк... водка. И все, — констатировал он, задумчиво вглядываясь в недра
