а то — двух, да и пускай они её поёбывают! И ей удовольствие, и ты сбережёшься!
— Может хватит! Сейчас уйду от вас на улицу! Противно слушать! Психи!
Насмотрелся, как твою жену ебут? Всё! Давай, двигай отсюда! Или хочешь поучаствовать, может ноги мне поддержишь?
Матерно ругается моя любимая только, когда уже на пределе, и готова взорваться, поэтому я ответил примирительно:
— Ладно, не буду мешать, Пойду посплю, у вас здесь и без меня всё хорошо получается!
Я ушёл, а тесть так при свете и продолжал наяривать мою любимую. Я слышал, как они ещё раз переменили позу, и после — уснул, не дождавшись жены в супружескую постель.
После этого она на меня целую неделю дулась, и не разговаривала, а после мы помирились.
Она ещё полтора месяца ездила к отцу, и мы терпели. Она деланно обыденным тоном говорила мне, что едет к нему с ночевой, и делалась пунцовой. Подробности мы обходили молчанием поскольку она, считая себя виноватой передо мной, зато была ещё нежней и ласковей со мной во всём, стремясь компенсировать постель.
Наступил долгожданный, и самый ответственный день, когда жене нужно было ехать с пробиркой спермы в институт матери и ребёнка. Она радостно-возбуждённым голосом сообщила мне это по телефону, и то, что по пути заедет к своим, на минутку. И она заехала к отцу, по пути с работы, чтобы поделиться важными новостями — сегодня её очередь подошла, и ей сделают искусственное оплодотворение из-за проблем с трубами.
Дома она появилась вовсе не радостная, как я ожидал, а раздражённая, даже злая на меня. Я никак не мог в такой атмосфере сосредоточиться и выдать генный материал, а она всё стояла над душой и торопила меня. Кончилось тем, что я выдавил из себя изрядное количество семенной жидкости, а вот сперматозотдов совсем немного, хотя и достаточно для оплодотворения. Она взяла пробирку, хлопнула дверью, и уехала, а из меня стали выходить уже не нужные сгустки.
Жена забеременела, но отношения, по непонятным для меня причинам, между нами перестали быть доверительными, любовными. Так, два приятеля, даже соседа. Что-то случилось в тот день, но это открылось мне только через непростые, мучительные четыре года, когда тесть, умирая, повинился мне в том, что сказал в тот день дочери про наш давний разговор и моё согласие на то, чтобы первого ребёнка она родила от него. У меня аж в глазах потемнело, и слёзы подступили, но, я простил его.
Оказывается, она вспылила тогда, и дала ему пробирку, раз так её муж решил, и он заполнил её. Мне, кипя от возмущения, и ничего не объясняя, она дала вторую, запасную, в надежде, что отец врёт, или я передумаю. А когда я не выдал семенного материала, как положено, она решила, что я это сделал нарочно, ведь обещал.
Оскорбившись до глубины души за все те муки, которые годами претерпевала ради пшика, она сделала глупость — в отместку мне, отдала врачам пробирку с семенем отца, от которого и забеременела, и родила сына. Тесть был рад до слёз, и пообещал ей, хранить эту тайну от меня до самой смерти. Первые пол года она тихо наслаждалась тайной рождения своего сына, и этой мести ей вполне хватало. Мы нормально жили, занимались любовью, радовались ребёнку, но постепенно её начала задевать моя привязанность к нему, и тогда она совершила ещё одну глупость, сдавшись на уговоры своей врачихи, и чтобы мне сделать побольней, соглашалась на недвусмысленные поездки по телефонному вызову с ночёвкой в некие загородные дома. За ней приезжала чёрная волга без заднего номера и после привозила назад. Когда — на утро, когда — через сутки, и изрядно вымотанную, с трудом передвигающую ноги. Однажды она отсутствовала и вовсе трое суток, и её привезли не домой, а к её врачу-гинекологу в клинику, где она ещё четыре дня получала профильное лечение. Что с ней сделали я так и не узнал — гос. тайна покрывала и все развлечения небожителей. Она же и после этого вовсе не старалась избавиться
