чуть вьющимися волосами и скучноватым лицом, потом светло-русая, как бы напуганная девочка-подросток почти без грудей, и вот наконец молодая девица, вроде не особо грудастая и не пухлая, но как будто распираемая сейчас изнутри — как-то наспех, неопрятно «созрела», точно это про нее была одна известная песня, которой почти столько же лет.
Теряшина: темноволосая с неприметным хвостом, с неприметным лицом, в неприметных очках — что в семь, что в семнадцать.
— Фу, — сказала наконец Теряха. — Никогда больше такого не говори.
— Поняла. — Анютин голос на одном этом слове успел дрогнуть. Она повернулась и пошла, на ходу соображая, где ей теперь плакать. И такая неудача, и такой заодно позор. До чего она позволила себе опуститься!
— Нифига ты не поняла, стой, дура.
Анюта встала и медленно обернулась, невольно переглянувшись со своим отражением над умывальником. Не слишком ли быстро мы с тобой куда-то падаем, отражение? Позволяем себя строить — кому? Теряхе! Перед которой неловко и глупо было по алфавиту идти — а теперь ты ей предлагаешь...
Астартин. Все остальное неважно. Кажется, есть еще надежда, это просто очередной закидон этой примороченной, извините, «богини»...
— Чего я не поняла?
— Никогда не говори «киска», — сказала Теряха. — Это тупое мещанское слово, я его ненавижу.
— А как говорить?
— Пофиг. Только не «киска».
Значит, не против.
— А «пизда», что ли, нормальное слово? — спросила Анюта, снова решив не ходить кругами.
— Вполне. Для меня, во всяком случае. У тебя там, может быть, и какая-нибудь драная киска. С парой прыщиков.
Говори-говори. Астартин.
— Хорошо, — Анюта опять попыталась изобразить иронию и кокетство. — В твоей уникальной... пизде потомственной ведьмы, богини и все такое прочее — есть то, что нужно моему бедному сальному рыльцу. Мы обе знаем, как неприятно, когда над тобой издеваются. Пожалей меня, и тебе, может быть, еще и понравится моя сладенькая мордочка...
Опа. Вот с размаху по губам Анюта получить не ожидала.
— Сладенькая мордочка, — повторила Анюта, чувствуя, как начинает шевелиться самая большая жалость к самой себе, которую она когда-либо испытывала. — За что ты меня так?
Хлясь! По правой щеке. Ты чего, Теряха?..
— Если бы ты не знала, что я попрошу, ты бы не стала рассказывать! Ты хотела надо мной поиздеваться, но я теперь никуда не уйду и не отстану! Ты...
Хлясь! По левой щеке. Астартин.
— Ну я же не виновата, что у меня пры... пры-ы-ыщики, — и Анюта наконец разревелась. Прежде чем все заволокло, она успела разглядеть, что Теряха расстегивает пуговицу на джинсах. Затем, ничего не видя и не слыша от собственного бурного рева, Анюта почувствовала, что ее берут за руку и ведут в одну из кабинок.
— Тут заходят всякие периодически, — послышался голос Теряхи у самого ее уха. — На колени.
— Прямо на пол? Они у меня голые, — жалобно пролепетала Анюта сквозь рыдания, становясь на холодную плитку.
— А кто виноват, что ты одеваешься как дешевая шлюшка?
Бедра у Теряхи были голые, горячие, чуть раздвинутые.
— Ни разу не дешевая, что б ты понимала, ботанка, — сказала какую-то глупость Анюта и уткнулась заплаканным прыщавым личиком в Теряхино ведьминское место. Почему она воображала, будто Теряха там бреется? С чего бы ей, в самом деле? Ладно. Потерпи. Астартин.
— Да я пошутила, носи что хочешь, — сказала Теряха сверху, а затем щелкнула зажигалкой. — Мне важно знать, что ты не получаешь удовольствия, а то бывают такие... извращенки.
На последнем слове она неровно выдохнула и закашлялась дымом.
— Я побитая тобой и заплаканная, я еле что-то чувствую, — отозвалась Анюта. — Только мохнато очень.
— Видишь, как я о тебе заодно забочусь. Разве тебе мешает моя шерстка? Ты же раньше только хуи сосала.
— Когда хуи, волосы прямо в рот не лезут, и вообще, не сосала я никогда никаких хуев, — капризным голосом приговаривала Анюта
