впервые за четыре года, и Галя начала двигаться, подстраиваясь под него.
Вначале ее движения были неуклюжими, но постепенно, понемногу в них будто вливалось тепло, переходящее в томление, в жар, и этот жар вдруг растопил острые углы, и Галя стала пластичной и гибкой, как гепард.
Дима изумленно смотрел на фигурку без костей, порхающую перед ним. Это длилось всего несколько минут, и когда Дима включил новую песню, Галя снова была угловатой стесняшкой, — но он говорил ей:
— Вот видишь! Ты вспомнила! Все вспомнила! Давай-ка еще, — и Галя за минуту снова потеряла вес, и Дима двигался вместе с ней, вовлекаясь в колдовской ритм, и в какой-то момент позабыл обо всем на свете, растворившись в музыке и в танце, который казался ему леденящим ночным полетом. Не прекращая движений, он сорвал с себя одежду, приблизился к невесомой Гале, коснулся ее, сплетаясь с ней руками, обнял, подхватил на руки, уложил на пол — и танец незаметно перешел в секс, такой же плавный и жаркий, как их полет в голубоватом сумраке комнаты.
— Я вспомнила! — говорила счастливая Галя. — Я все вспомнила!
От неуклюжести не осталось и следа: теперь Галя даже ходила так, что у Димы в груди щекотало сладкое перышко.
Галя стала для него фетишем его тайных желаний. Каждая клеточка ее тела, каждый оттенок ее взгляда и голоса кололи ему нервы, как наркотик. Ему хотелось, чтобы она вся целиком, с макушки до пяток, была его творением, и он игрался с ней, как с живой куклой.
Он лично брил ей подмышки, ноги и пизду, поглаживая их сквозь крем, и бритье превращалось в изощренную ласку. Он заставил ее сделать пирсинг, и теперь на левом крыле носа, на ушах и в пупке у нее красовались дымчато-серебристые стразы в тон глазам и волосам. Он умащивал ей тело маслами, как Клеопатре, делал ей маникюр и педикюр, расписал ей ногти на руках и ногах цветными узорами, покрыл ей руки-ноги орнаментом из хны, и казалось, что Галя в кружевных перчатках и носочках. Он делал ей замысловатый макияж в стиле fairy, наряжал ее в эпатажные цветные наряды, обвешивал украшениями, и на Галю оборачивались все, кто видел ее. На улице она была, как экзотическая птица на сером асфальте. Он разрисовывал ее гуашью, красил ей лицо и тело золотом, серебром и сажей, заставляя пищать от страха, и капал краской на выкрашенную кожу, и яркие струйки текли по Гале, щекоча ей тело, а Дима ебал ее, возбужденную, липкую от краски и соков, и потом мыл в ванной, взбивая бурую пену, и ласкал разгоряченное тело, облепленное мыльным гелем...
Так, в непрерывном дурмане наготы, чувственных игр, танцев, ласк, рисования, секса, фотосессий и сумасбродств прошло три недели. Дима добился своей цели: Галя стала человеком без «вчера», растворившись в «сегодня», — но и сам он стал Галиным рабом, привязанным к ней, как наркоман к игле.
***
Однажды она пропала.
Дима сходил с ума, выл волком, матюкался и готов был искать ее по всему городу, но вместо того вдруг взял и напился.
Вечером она позвонила.
— Ты где? — орал пьяный Дима в трубку. — Где тебя черти носят? Что, нельзя было ответить, да? На свободу вырвалась, да?
— Прости, — говорила ему трубка. — Я не могла раньше. Тут... небольшое ЧП. Дим, я звоню предупредить, что сегодня не вернусь домой.
— Чтооо? Как это «не вернусь»? Что это зна...
— Не волнуйся, Дим, ладно? Все нормально. Дело не во мне. Тут... в общем, одной женщине плохо. Мне надо с ней побыть. Я потом все расскажу.
— Женщине? Какой еще женщине? — ворчал Дима, сбавляя обороты. — Почему это ты должна с ней торчать ночью?
— Не будешь волноваться, да? Ладно? Все, Дим, пока, я больше могу. Я позвоню еще. Цем в губки!..
«Не вернется», растравлял он себя. «Все. Конец. Побаловался — и хватит с тебя, дурака...»
Но Галя вернулась.
— Ну чего ты такой нервный? — говорила она ему, вися у него на шее. Она была какая-то не такая, как всегда. — Щас я тебе все расскажу. Просто... я встретила одну женщину.
