Узкие щелки глаз полицейского уставились на нее ища малейшие сомнения, недомолвки, следы неуверенности. От этих сверлящих буравящих зрачков невозможно было скрыться, отвести взгляд, хоть каким-нибудь жестом выдать свою слабость. Вику передернуло, по лицу ее пробежала нервная судорога. Она твердила себе, что это был тест, еще один долбанный тест на прочность. Тест на право быть тем, кем она хочет, а не тем кого хотят в ней видеть остальные. В следующий момент голос ее дрогнул, надломился у самого основания и уже маячившая было надежда мелкими хрустальными шариками разлетелась вдребезги, острыми иголками пронзая доверившихся ей людей.
— Кааак? — переспросила она.
Молодой полисмен, с мальчишеским, почти детским лицом, скорчив недовольную гримасу, будто его заставляли работать сверхурочно, повторил свой вопрос:
— Испытывали ли сексуальное удовлетворение или оргазм во время, как вы утверждаете, вашего изнасилования, мисс Виктория Джексон?
Еще двое полицейских сидевшие чуть поодаль, переглянулись, делая какие-то заметки в своих бумагах.
Время, проведенное в клинике в относительном спокойствии, подарило ей слащавую лживую надежду на то, что на этом ее «приключения» прекратятся. Чуткий подкупающий персонал, хороший доктор, в нее здесь даже никто не тыкал пальцем. Не кричали: эй, посмотрите на последнюю дрянь! Ее трахала целая толпа и после этого она еще смотрит нам в глаза! К ее жопе приложилась целая артель! Теперь она глубже Большого Каньона. Пиздарванка! Она с радостью отсосет и раздвинет жопу пошире!
О, лучше бы они кричали! Сначала все было каким-то белым. Белые стены, белый потолок, люди в белых халатах. Все такое расплывчатое. Первую минуту ей даже показалось, что она умерла. Но мысль о том, что на небесах нет места таким как она, поставила все на свои места. Вначале была боль. Много боли. Она кричала по ночам, ее тошнило от еды. Она не могла видеть свое отражение. Ей хотелось вырезать свой живот и выкинуть его унитаз, как выкидывают червивое яблоко.
Во всем виновата была она. Она не лезла в душу, спрашивая: не чувствует ли она угрызений совести, не думает ли она что сама виновата в произошедшем или чувствует ли себя виновной? Она вообще ничего не спрашивала. Несколько суток она не отходя дежурила в ее палате. В то время когда весь мир горел в огне, а ее душа металась от рая в ад по несколько раз за день, она неизменно стояла рядом, следя за показаниями непонятных медицинских приборов, назначая какие-то лекарства, спасая ее от того чтобы она не перешагнула черту. Какой-то утонченный садизм крылся в том, что бы узнать, что можешь быть нужна кому-то. В последние минуты жизни обрести смысл. Кто и ради чего будет добровольно несколько дней кряду менять ее кровавые подгузники? Ради чего? Ради нее?! Ха-ха! Ей даже не платили за это! Выныривая из одного кошмара в другой, Вика тут же погружалась в следующий еще более жуткий бред, заново минуту за минутой переживая произошедший кошмар, который почему-то никак не хотел заканчиваться. Ее бред по силе уступал только чудовищным болям животе. Ее выворачивало словно резиновую перчатку, после чего на короткое мгновение она возвращалась в сознание, просыпаясь в холодном поту. Ее руки, наверное были тем первым что она узнала о ней. Рассказы на SexyTales. Они снимали липкий пот, ставили компресс, давали ей стакан с водой и лекарством. Потом... появилось ее лицо. Вика не знала как сказать, но в подобный момент жизни ожидала, что с ней должен быть, кто-то... Она не знала как сказать. Она. Она была девушкой. Что-жжжж. Осознав это как факт, Вика приняла его «как есть». Без вопросов и упреков.
Был потом у них какой-то «розовый» период. Вика была еще слишком слаба чтобы есть самой, она кормила ее с ложечки. В рационе преобладали кашки да пюрешечки, но иногда попадались фруктики послаще. «Разреши, я сегодня за тобой поухаживаю», — начинала обычно Оля
