слышала про айкидо?
— Ну, так... — неуверенно ответила Марина. — Это, вроде, борьба такая. Там, по-моему, еще в таких черных шароварах кувыркаются...
— Ага, — усмехнулся молодой человек. — Это хакама называется, штаны-юбка. Шаровары, в общем. Так вот, мастера айкидо стремились к невидимости в своих движениях. Вроде человек ходит, кувыркается, делает какие-то пассы... а его нет. На его месте — просто мерцание, рябь. Так же и с человеческой душой. Ее не ухватить. Ее можно лишь сфотографировать — и потом попытаться поумничать на тему «люди не меняются».
— А они меняются? — с чуть грустной улыбкой спросила Марина.
— Постоянно. Но первое впечатление и впрямь самое сильное. Потому что у нас мозги ленивые — не любят следить за вечными переменами в человеке. Им проще «законсервировать» его образ — и потом добавлять к нему какие-нибудь детали. И поэтому первое впечатление — еще и самое обманчивое.
— А как же... любовь? — осторожно спросила Марина.
— Что — любовь? — с улыбкой произнес парень.
— Ты не веришь в любовь с первого взгляда? — задала Марина вопрос, который вертелся у нее в голове с того самого момента, как набрала у себя в телефоне номер, записанный его рукой на стене, напротив ее комнаты.
Спросила, уже почти наверняка зная, что он ей ответит.
— Нет. — просто и с улыбкой произнес он.
Вот так.
Марина отвернулась от молодого человека, чтобы он не увидел грусти на ее милом личике — и посмотрела вдаль. Они успели уйти уже достаточно далеко от мест, где были слышны людские голоса и шум южного городка. Теперь вдали виднелись лишь огни, да долетали редкие, едва уловимы звуки.
Где-то там, подумала Марина, сидит в комнате Юля, раздосадованная тем, что, вопреки ее советам, подруга все-таки пошла на свидание с «этим беспардонным уродом».
А еще дальше, за тысячу с лишним километров от этого моря, живет привычной жизнью ее город. Встречаются и расстаются ее друзья и знакомые. Смеются, плачут, учатся, гуляют по клубам, проводят вечера наедине с мерцающим монитором — или увлеченно трахаются, позабыв про стыд и контрацепцию.
А еще дальше, через почти двести километров от города, стоит ее поселок. Там живут ее родители. Там они периодически собираются на природе со своими одноклассниками. Там у нее прошли почти все самые беззаботные деньки: случилась первая детская любовь, самые первые подростковые глупости и первые победы.
Там она, глядя на своих подруг, которые уже с пятнадцати лет не знали большего интереса, чем удачно лечь «под того самого мальчика», пообещала себе хранить девственность до совершеннолетия.
Оттуда она уехала учиться в город, где и отпраздновала в по-зимнему морозном ноябре свои «взрослые восемнадцать». А после там, в городе, она встретила своего... своего бывшего.
Своего «экс-». Которому подарила свою девственность. Которого, постепенно утрачивая стеснение, ласкала на разные лады, подчиняясь его желаниям. Которому сотни раз признавалась в любви.
От которого так сильно, так отчаянно, до сумасшествия хотела детей. С которым мечтала вместе состариться — и вместе умереть, чтобы ни дня, ни мгновения ни прожить друг без друга.
А потом, в этом же самом городе, они расстались. Чтобы вновь сойтись, спустя каких-то пару недель. И затем вновь расстаться — на полгода. И снова, после сумбурных отношений, после неопределенности и скандалов — разойтись.
Потом, в этом же городе, она встретила другого, порядочного мальчика, от которого чуть было не залетела — и забеременела бы, разбирайся он в своих реакциях чуть лучше. Именно тогда — тогда, а не с бывшим — она реально поняла, что это такое: ощущать собственное предназначение, быть — совершенно бессознательно — готовой дать новую жизнь. И нет уже иного пути, кроме девяти месяцев и рождения малыша — или преступного аборта, альтернативой которому выступает оперативное (и от того чуть менее преступное)
