медленно опускалась на пах любимого, отчего его дыхание становилось куда чаще. Сквозь брюки она начинала мять стремительно твердеющий член и набухшую от возбуждения мошонку. Ткань штанов натягивалась все сильнее, до тех пор, пока ее мальчик не ощущал болезненное возбуждение от тесноты брюк, через которые его нежно гладит ручка любимой. Не разрывая поцелуя, он стонал, а она улыбалась от удовольствия, ведь ей так нравился этот миг: когда ее любимый возбужден до предела, а между его блаженством в ее нежных пальчиках лишь тонкая ткань.
Наконец, Марина медленно, дразня, расстегивала ширинку, пуговицу — и на свет Божий появлялся мелко-мелко, часто-часто дрожащий от напряжения член. Марине всегда нравилось гладить вены на толстом члене ее мальчика — и слушать, как он стонет от удовольствия. Ее очень забавляло — почти по-детски — как дрожит мощный ствол, как багровее головка, как из отверстия на вершине появляются капельки смазки, которую она всегда, медленными движениями, размазывала вокруг дырочки.
Так Марина игралась со своим мальчиком, доводя его практически до исступления, тонко чувствуя его огненное желание кончить, которое наполняло каждую клеточку раскаленного члена у нее в ладошке.
И тогда она легонько сжимала его в кулачок и начинала медленно водить, поднимаясь от лобка до самой головки. Марина никогда не спешила — во всем, что касалось секса, ей нравилась размеренность, растянутость, которая позволяла упоительно смаковать весь пароксизм ощущений — своих ли, партнера ли — неважно.
Постепенно, она ускоряла темп, заставляя своего мальчика стонать все громче, переходить почти на рык, который он иногда издавал во время оргазма.
Тогда он шептал ей такие вольности, за которые, в обычное время, наверняка, был бы удостоен укоризненного взгляда — а то и ощутимого тычка куда-нибудь, в чувствительное место.
Но сейчас она лишь смущенно краснела, продолжая ласково дрочить член любимого, периодически прерываясь и демонстративно смачивая ладошку собственно слюной, глядя прямо в глаза своему мальчику.
И тогда, после нескольких движений мягкой ручки — он кончал. Сперма выстреливала из члена длинными, молочными струями, опадая прямо на нежную ручку Марины. Иногда член ее любимого подолгу выбрасывал густое семя в воздух.
А иногда она медленно наклонялась к его члену и, в момент извержения, нежно обхватывала головку своими мягкими, пухлыми губками, заставляя ее мальчика прямо-таки вскрикивать от неожиданного, многократно усилившегося наслаждения.
Марина всегда глотала сперму своего мальчика. И думала, что больше никогда, не смотря ни на что, не станет проделывать этого ни с кем другим. Да и не было никого другого... до порядочного и хорошего.
Однажды, правда, этот парень сделал огромную ошибку. Он окончательно уверился, что их с Мариной любовь — однозначно, навек! — и, в тот самый момент, попросту не вышел, как бы спустив всю сперму прямо в нее.
Поначалу Марина не поняла, отчего увядает мгновение назад твердый конец. Но внезапно ее осенило — и она почти акробатически рывком вылетела из-под порядочного мальчика, попутно высказывая ему такое и такими словами, какими не говорила уже со счастливых дней своих гормональных бурь в кругу сельской девчатни.
Поначалу, порядочный, как и полагается изрядно накосячившему, лежал, уткнувшись лицом в стенку, и молчал. Но когда Марина заявила, что пора бежать за спасительной таблеткой от известной своей внезапностью фигуры высшего пилотажа (под названием «залет»), он повернулся и с серьезным лицом принялся ее убеждать, что, дескать, ни в коем случае, что он на все готов, что это очень вредно — и бла-бла-бла...
Внезапно, Марина решила чисто механически проверить наличие известной жидкости в известном месте, почему-то не ощущая всеми своими фертильными локаторами той наполненности, которой так грезят молоденькие
