меня извращенцем? А вдруг даже согласится? Хотя этот вариант казался мне просто невероятным.... Кроме всего этого, я был уверен, что, если я не расскажу, Настя будет долго и упорно пытаться вытянуть из меня правду. Что же делать? Вот если бы можно было узнать её реакцию заранее...
Тем временем Настя продолжала настаивать на своём:
— Давай, пап! Не сомневайся, рассказывай! Чего ты боишься?
Я продолжал думать — можно ли как-то определить заранее, что она ответит, узнав правду? В условиях, когда решение надо принимать быстро, думается тяжело. Надо было попробовать дать себе время на размышления.
— Настя, а давай об этом как-нибудь потом поговорим.
Но я недооценил её любопытство. Дочь, как в детстве, взяла меня за руку и начала трясти, продолжая уговаривать:
— Ну пап, давай сейчас! Ну пожалуйста! Если ты мне не расскажешь, я потом уеду до следующих выходных, на целую неделю. Целую неделю буду раздумывать, что же ты от меня скрываешь. Я же умру от любопытства!
Продолжая тянуть время, я спросил:
— И что, ты готова правдиво рассказать мне обо всём-всём, о чём я спрошу? В том числе, о том, какой у тебя был секс, и с кем ты сейчас занимаешься сексом? Со всеми подробностями?
Теперь уже дочка задумалась. Но ненадолго.
— Да, я готова тебе обо всём рассказать. С любыми подробностями, какими хочешь. Хочешь, прямо сейчас начну?
Её слова очень возбудили меня. Вот бы можно было послушать её, а самому не рассказывать. Но так мне не хотелось делать. Если бы всё-таки узнать, как она отреагирует на моё желание. А что, если попробовать «прощупать почву» как бы в шутку? Я спросил её:
— А вдруг я тебе расскажу, что я какой-нибудь ужасный преступник?
Настя засмеялась.
— Не, пап, я же тебя знаю. Какой из тебя преступник? Ни за что не поверю! Ты же добрый. Ты же мухи не обидишь. Если, конечно, она сама на тебя не нападёт. Или на меня.
— А вдруг я им раньше был? А потом резко подобрел — скажем, когда появилась ты.
Настя задумалась. Немного помолчав, сказала:
— Скажи, а что бы ты делал, если бы узнал, что я — преступница? Ты бы перестал меня любить? Сдал бы в полицию?
— Нет, конечно, — не раздумывая ответил я. — Сдавать в полицию я бы тебя не стал. Старался бы убедить всеми средствами прекратить преступления, но сдавать бы не стал. И уж конечно не перестал бы любить.
Настя обняла меня.
— Вот видишь! Я и не сомневалась в тебе. Так и ты не сомневайся во мне.
Несмотря на её слова, сомнения у меня всё же оставались. И я продолжил «прощупывание»:
— А если бы я был не преступником, а каким-нибудь сексуальным извращенцем? Вдруг тогда я стал бы тебе противен? И ты перестала бы ко мне ездить по выходным?
Дочка засмеялась.
— Так и представила тебя в кожаных трусах, в ошейнике с шипами и с плёткой в руке! Так прикольно!
Я сам улыбнулся, представив себе эту картину. Настя продолжила:
— Насчёт «станешь противен» — ты об этом не думай. Помнишь, вы тогда с мамой говорили про гомиков, когда я ещё в школе училась? Мама говорила, что зря их перестали в тюрьму сажать, как в советские времена. А ты говорил, что если они трахаются друг с другом по согласию и никому не мешают, то всё остальное — их личное дело и больше никого не касается. Я тоже так думаю. Каким бы ты ни был — ты мой папа, и я тебя люблю. И буду любить.
Она прижалась ко мне и обняла меня крепче.
— К тому же, подумай, как в предыдущем случае. Если бы ты узнал, что я, например, лесбиянка? Или какая-нибудь сторонница садо-мазо? Разве я стала бы тебе противна и ты был бы не рад моим приездам по выходным? Я думаю, ничего бы в твоём отношении ко мне не изменилось, правда?
— Конечно не изменилось бы. — Ответил я.
Настя поцеловала меня в щёку.
— Вот видишь.
Она тесно прижималась ко мне, и сквозь тонкую ткань я чувствовал её грудь. Настя не надела лифчик — она вообще их не любила. Сейчас мне казалось, что я даже ощущаю, как у неё отвердели
