но на самом деле они занимаются любовью — юбочка ее платья чуть задралась и под ней видно средоточие ее женственности, нежное и упругое, поросшее тонкими светлыми волосиками, а из-под спущенных джинсов Сережки виднеется основание его мужественности и темно-красные покрытые темными волосами яички. Или я открываю дверь комнаты, а они лежат на полу и мне видны только мерно сокращающиеся обнаженные ягодицы Сережки и обвивающие бледными змеями его бедра ноги Лены. И тихие с трудом сдерживаемые стоны...
Я включила газ. Руки тряслись не то от злости, не то от нетерпения, не то от ожидания серьезного облома — где-то в глубине души мне хотелось, чтобы они сейчас просто сидели за компьютером и смотрели мультики. Или играли бы в шахматы — Сережка очень хорошо когда-то играл, у него даже был разряд по шахматам...
Выставив нужное пламя, я, крадучись, направилась в комнату сына. Там было подозрительно тихо. Я осторожно приоткрыла дверь и заглянула в комнату. Мои надежды на безобидные развлечения не оправдались.
Лена стояла посреди комнаты на цыпочках в одних гетрах, вытянув руки вверх. Она стояла ко мне вполоборота, поэтому я не видела ее лица. Я и ее саму видела не очень хорошо — проем двери закрывал ее от меня. Я раскрыла дверь шире. И вскрикнула, закрыв рот руками — от шеи девушки к люстре тянулась веревка. Лена держалась за нее обеими руками, пытаясь ослабить натяжение, а Сережка сидел на кровати с ее смартфоном в руках и периодически фотографировал ее.
Я медленно вошла в комнату:
— Сережа, что ты творишь? Отпусти ее немедленно! — воскликнула я, а внутри у меня все сжалось. На какое-то мгновение я подумала, что на месте Лены могла оказаться и я. — Отпусти ее... пожалуйста.
Он угрюмо посмотрел на меня, затем отбросил телефон в сторону, обошел вокруг девушки, чьего лица я все еще не видела, и одним рывком сбросил конец веревки с крюка люстры. Лена упала на колени и закашлялась, срывая с шеи петлю.
— Тетя Оля, — она повернулась ко мне лицом, и я ужаснулась — ее макияж размазался по всему лицу, волосы растрепались, из глаз текли слезы, а из носа сопли. — Простите меня, тетя Оля, я не хотела...
Она, пошатываясь, поднялась на ноги, уткнулась лицом мне в плечо и разрыдалась.
Я машинально погладила ее по голове и с досадой посмотрела на сына:
— Зачем ты это сделал?
Он чуть ощерил клыки, как делают собаки или волки, не желая связываться с более сильным противником, и ушел в угол между кроватью и окном.
Я вывела Лену в коридор. Но шла она как-то странно, в раскоряку, сильно оттопыривая попу и широко расставив ноги. Я с трудом довела ее до ванной, помогла залезть в ванну и только тут заметила, что у нее между ног что-то торчало, а на внутренней поверхности бедер была кровь. Мне стало страшно. Я дрожащими руками потянула то, что Сережка всунул ей между ног. И с облегчением выдохнула — это было ее же платье с замотанными в него колечками и обрывками трусиков. А кровь...
— Это был твой первый раз?
Она обреченно кивнула:
— Кому расскажи — меня лишили девственности пальцами и моим же платьем...
— Почему же ты не кричала?
— Потому что сначала он засунул мои трусики мне в рот...
На моих глазах выступили слезы — я боялась, что так будет. Он уже показывал мне, что его не интересует чужая боль, даже чужая жизнь для него ничего не стоит...
Ее платье я бросила в стирку, а вместо него дала ей легкий ситцевый халатик. Она завернулась в него и благодарно мне улыбнулась.
Мы вышли в кухню. Сережка был уже там. Он выключил плиту и теперь разливал суп по тарелкам. Две он поставил на стол, а третью — на пол в угол возле окна.
Я посмотрела на него укоризненно:
— Лена не будет есть с пола. Она такой же человек, как я и ты, поэтому она будет есть за столом.
Сережка снова ощерил клыки, но тарелку на стол поставил.
Мы ели молча. Лена бросала испуганные взгляды на Сережку, видимо, в любую секунду
