было уйти, но вместе с тем мне не хотелось уходить, мне хотелось, что бы разгорающийся взгляд похотливого старика подольше держался на моем теле, а мои пальцы продолжали пахнуть дешевым табаком окурка.
— Хочешь? — я подошла, как можно ближе и провела рукой по ставшими твердыми соскам.
Дед придвинулся, насколько позволяли перильца балкона, и протянул дрожащую руку к моей молодой груди. Расстояние между нами было небольшим, но для старика и этого было много, его толстенькие слабеющие пальцы безуспешно хватали воздух совсем рядом, но не могли коснуться меня. Я весело рассмеялась старику в лицо — Даже этого не моешь!
Старик оставил попытки тянуться, вероятно, смирившись с недосягаемым. Мы стояли напротив друг друга, я обнаженная и стройная, обдуваемая ветром и он... одно слово, развалина.
— Сучка — произнес дед — Сучка ты глупая!
Я отошла от него подальше, настолько позволял балкон, старик мне показался опасным и даже страшным. Теперь он мог наблюдать меня полностью обнаженной. Его глаза совсем не казались больными и слезливыми, скорее наоборот, я даже не заметила, когда он успел снять свои очки.
— Раздвинь ноги шире — насмешливо сказал мне старик.
— Держи карман шире! — ответила я ему в тон, но запинаясь, с трудом заставляя себя так ответить.
Невысокого роста, он был весь какой-то серый, одни непонятного цвета глаза буравили меня с неизвестно откуда взявшейся силой. Казалось, он смотрел на меня с некоторым пренебрежением, мне почему-то казавшимся заслуженным. Я зарделась, краска стыда залила, как мне казалось, не только мое лицо, но и мое тело, до кончиков пальцев. Он продолжал глядеть на меня, потом тихо и уверенно сказал:
— Я знаю, что тебе следует делать и знаю, что ты сделаешь.
И — усмехнулся. Каким-то холодом повеяло от этой усмешки, впрочем, быть может, это был просто порыв ветра. Неожиданно, меня начала бить дрожь, мои ноги подкосились, и я опустилась на бетонный пол балкона. Прислонившись спиной к холодной балконной решетке, я сидела, стиснув руками непослушные колени.
— Шире!
— Нет.
— Почему?
Вопрос застал меня неожиданно, и я ответила на него действием, раздвинув свои ноги так, как наверно никогда не раздвигала. Дрожь стала невыносимой, волны то жара, то холода прокатывались по мне и, не помня себя, я принялась ласкать свое тело на глазах похотливого старика. Я уже лежала на холодном полу балкона, мои лопатки чувствовали его весеннюю грязь, когда поняла, что делаю...
Неожиданно, я увидела картину со стороны, и она потрясла даже не моей главной ролью в ней, быть может, и не я была тут главная, а глубиной падения худощавой брюнетки, которая лежа на каменном полу тесного балкона, широко раздвинув ноги, бешено, удовлетворяя себя одной рукой, а второй лаская свою грудь. () Самое отвратительное, что за голой девкой, перегнувшись с соседнего балкона, наблюдал отвратительный насмешливый старик, в грязных панталонах, да еще умудрялся давать ей приказания.
— Довольно, на первый раз довольно, — простонала я, в изнеможении остановившись.
— Нет, это еще не все — непреклонно молвил старик.
— Что Вы хотите? — неожиданно я назвала его уважительно.
— Кем ты хочешь быть? — спросил вместо ответа меня старик, мне показалось, что он стал прекрасно слышать меня.
— Я хотела стать художницей — тихо призналась я.
— Я так и думал. Талант надо развивать, а он есть у тебя и не малый — молвил старик, глядя на меня с видом профессора, но странным взглядом. Я сидела на полу, поджав ноги, стряхивая с себя крошки разбитого временем цементного пола, и приходила в себя, все еще находясь в руках старика, не притронувшегося до меня даже пальцем.
— Талант надо развивать, — повторил старик и добавил — упражняться каждый день. И еще... художник не то, кто рисовать умеет, — неожиданно ... дед начал говорить ясно, куда-то пропала и старческая дрожь подбородка.
— А
