переспросила она его. — А я скажу, что ты пошёл этим страшным путём ради спасения своей собаки....
Ник распахнул глаза и застыл.
— От... откуда Вы знаете? Ведь я действительно пошёл на это ради него, ради Грэя.
— Я это вижу.
— Да... Вы правы.
— Знаешь что, зайчик, — сказала Мэлори, и это прозвучало с такой нежностью! — Пойдём в гостиную пить чай, там ты мне всё и расскажешь. Если, конечно, захочешь.
Ник вскинул на неё ресницы. С заплывшего глаза опухоль почти спала, но иначе и быть не могло, ведь Мэлори подключилась к пацану и работала на стабилизацию его физического состояния.
— Пойдёмте.
Она положила ему руку на хрупкое плечо, и парень вздрогнул. Было видно, что, несмотря на свой трагический сексуальный опыт с мужским полом, с женским ему общаться если и приходилось, то очень мало. Однако Ник как латентный паранорм чувствовал, что Мэлори не совсем обычная женщина, и ловил себя на том, что, изначально будучи ориентирован на юношей, он испытывает к Мэлори с самого первого взгляда на неё целую гамму чувств, которая далека от платонической. Волею судьбы сложилось так, что половая жизнь Ника началась с насилия и им продолжилась, но изначально романтичный паренёк мечтал о большой любви и представлял рядом с собой либо юношу своего типажа, либо женщину-андрогина с мужским характером.
Они уселись в гостиной на велюровый диван, и Ник опустил глаза, глядя в фарфоровую чашку перед собой.
— Ты пей, рассказывать будешь потом.
— А можно сейчас?
— Ну, если хочешь, можно и сейчас. Я слушаю тебя.
— Понимаете... — начал Ник.
— Понимаешь, — поправила его Мэлори. — Ник, ты можешь говорить мне «ты».
— Хорошо. Понимаешь, Мэлори, я рос единственным отпрыском в семье, и пока я был капризным, своенравным, но в общем-то контролируемым чадом, у меня было всё самое лучшее — юга, курорты, шмотки, словом — всё. Но как только у меня начался переходный возраст, так называемый пубертат, и я стал резко, «неадекватно», как выражались мои родители, проявлять своё «Я», на меня повесили ярлык «неуправляемый». И началось! Меня не желали признавать полноправной личностью, не желали видеть во мне равного. К тому же мои родители, ортодоксальные гетеры, начали догадываться о моей би-, даже, скорее, гей-ориентации. У меня до моей так называемой «работы» никого не было, но они же видели, как я начал одеваться, на кого стал смотреть. А я... Я был ещё не взрослый, но уже и не маленький. Это я сейчас уже прошёл огонь, воду и медные трубы, а тогда... Я занялся карате, отрастил хайр, покрасился белыми «перьями», облачился в чёрную кожу — словом, из хорошего благополучного юноши превратился в юного распиздяя гейской наружности. И одновременно оказался один на один со всей Вселенной. Свою ориентацию я осознал, но для того, чтобы завести с кем-то отношения, мне нужно было по-настоящему чувствовать и любить человека, а не только иметь рядом с собой красивую конфетку, глянцевую снаружи, но абсолютно пустую внутри. Красивых пацанов много, но на глубокие чувства способны лишь немногие из них. Мне такой не встретился, а секс ради секса меня никогда не привлекал. В человеке, помимо внешности, должна быть и душа...
Мэлори слушала Ника и ловила себя на том, что он читает её мысли. Именно поэтому всегда пользовавшаяся успехом Мэлори, несмотря на свою роскошную транс-внешность, была до сих пор одна. Она с нежностью смотрела на Ника, а он продолжал:
— А на женщин я до тебя вообще не смотрел. Ни одна меня не заинтересовала. Ну вот. Подступило одиночество, оно душило меня, и я решился. На летней практике я заработал сто пятьдесят долларов и на них, тайком от родителей, купил голубого мышиного доберманчика полутора месяцев от роду. С тех пор моя жизнь обрела смысл, и этим смыслом стал Грэй. Я терпел унижения, нравоучения, всё только ради Грэя. Но вот однажды, когда Грэю было уже четыре месяца, во время очередной разборки, заявив,
