возможности приударить за женой капитана теснилась в стриженой голове ... солдата совестливыми противоречиями и сомнениями: « Разве можно?... А вдруг?... А если?... Нереально!...»
Капитан Калинин сидел за столом каптенармуса и пересматривал хозяйственные бумаги. На доклад рядового Большакова о прибытии, не поднимая головы, велел:
— С завтрашнего дня, с четырнадцати до шестнадцати ноль-ноль отправляетесь в расположение гарнизонной библиотеки. Заведующая библиотекой Елена Павловна скажет, что надо делать. Её указания выполнять, как мои. Это приказ! Ясно?
— Ясно, — сказал Борис Николаевич.
— И, без халтуры! Чтобы Елена Павловна была довольна.
— Так точно! Будет довольна! — весело зыкнул Борик.
Командир роты мельком глянул на Большакова:
— Чего это вы, рядовой, так веселитесь?... И лицо у вас красное... Больны?
— Никак нет! — таращил глаза Большаков, цыкнув на подвернувшегося под руку Бориса Петровича (которого сжигал жар смятения), ибо, достать веселившегося Борика не представлялось возможности.
А тот скакал козликом и радовался:
— Началось! Началось... На-ча-лось...
— К двадцать третьему февраля библиотека должна быть отремонтирована и оформлена. Вопросы есть?
— Никак нет! — сказал сам за себя Большаков.
— Свободен! — сказал капитан и уткнулся в талмуды...
...
В первый же библиотечный день Борик устроил рабочий стол Бориса Петровича напротив стола Елены Павловны. Так, что влюблённый «художник», мог свободно зреть и рельефный бюст капитановой жены, и её круглые колени, идеальную форму которых не портили даже вязаные колготки.
Потом — новая выходка беспардонного весельчака. Находясь за спиной библиотекарши, он позволял себе делал тазобедренные движения в сторону Елены Павловны, показывая руками, что придерживает её за воображаемые бёдра.
Сердце Бориса Петровича, при виде таких вольностей, колотилось, как у кролика.
— Тебе нравится? — шептал на ухо Борису Петровичу Борик: — Ну, признайся, что хочется большего!
— Перестань, поясничать! — увещевал своего антипода Борис Петрович. — Елена Павловна может увидеть.
— Так это и нужно! — скалился Борик. — Сделай, что-нибудь этакое. — Борик изобразил пальцами колечко и потыкал в него толстым фломастером. — Пусть догадается, что ты её хочешь.
— Ни в жизнь!
— А я порезвлюсь!...
Терзаемый ревностью и болезненным обожанием молодой красавицы, Борис Петрович размалёвывал тематические планшеты, писал на ватмане цитаты классиков, ремонтировал книги, забеливал стены. А его второе я приседало перед столом Елены Павловны за оброненными предметами, смотрело через плечо за отворот вязаной кофты, спешило принести для капитановой жены стремянку и подстраховать, чтобы лишний раз подержать нос возле безупречных ножек.
И, чем больше находился рядовой Большаков возле прекрасной Елены, тем меньше оставалось в нём сдержанного Бориса Петровича, всё явственнее проявлялся дерзкий на поступки Борик. Когда же последний ушёл за стеллажи и начал оттуда мастурбировать на то, что удавалось высмотреть у склонившейся над книгами Елены Павловны, Борис Петрович едва не умер от страха быть замеченным.
Настала пора Большакову соображать — кто же он есть по натуре, когда в его характере жительствуют две, совершенно разные, ипостаси?...
Думал, думал и ничего не сообразил... В душе у парня присутствовал дискомфорт. Как и все молодые люди его возраста, Большаков был максималистом. И он не желал оставаться всю жизнь «ботаником» Борисом Петровичем или шалопаем Бориком. Хотелось нечто большее. Такое, от чего его мелкое местоимения «я» стало бы весомее. В мировом масштабе!..
...
Через несколько дней супруга капитана Калинина заметила в поведении своего помощника все признаки симпатии к своей персоне. Они выражались по-разному. То, как бы мимоходом (обсуждая текст очередного планшета), Большаков, ужасно
