голый писюн...Это было так неописуемо-хорошо, что в глазах у Витьки запрыгали искры. Тонкие пальцы Лины скользили по его писюну, щупали, трогали, мяли его со всех сторон, забирались в уголочки под яйцами... Витька с ужасом думал о том, ЧТО ожидает его, — но вдруг неожиданно для себя чихнул.И открыл глаза.«Все. Конец» — мелькнуло у него в голове. Лина вскрикнула и отскочила от него.Минуту они молча смотрели друг на друга, потом Лина стала осторожно пятиться к двери... — Лина! — шепотом позвал ее Витька. — Что? — ответила она, помолчав. — Ты чего? — Что «чего»? — Чего не спишь? — Да так... просто... А ты? Чего притворяешься?Она снова подходила к голому Витьке. Сердце его стучало, как барабан. — Что «притворяюсь»? — Ничего... Ты всегда голый спишь? — Всегда. То есть... Не всегда. Ты ведь знаешь. — Что «знаю»? — Ты же была здесь. Вчера, и позавчера. Я не спал.Лина закрыла лицо рукой: ей было стыдно. — Тебе... интересно, да? — Что «интересно»? — чуть не плача, спросила Лина. — Ну... Ты знаешь.Минутку они помолчали. Потом Витька приподнялся и сел на край кровати. — Знаешь, а так не честно! — Что «не честно»? — Я раздетый, а ты? — Ты что, хочешь, чтобы я тоже разделась? — Так будет честно, по крайней мере.Лина помолчала, затем посмотрела на Витьку и стянула с себя ночнушку. Под ней не было ничего.Она стояла в лунном луче, освещавшем ее тело призрачным матовым светом. Ее груди, пухлые и остроносые, топорщились в разные стороны, отбрасывая тени на гибкий живот. Плавный изгиб ее фигуры, пластика ее плеч, грудей, ног, матовая нагота ее бедер, не расчерченных полоской трусов, были так неописуемо хороши и фантастичны, что Витька вновь ощутил предательскую щекотку в горле. «Мы с Линой голые, совсем голые, — думал он, — так не бывает, не может быть»... — Ну что, так честнее? — тихо спросила Лина. — Да... — ответил Витька. Вдруг он увидел, что ее волосы светятся серебристым светом — призрачным, едва заметным, как болотные огни. «Луна отражается», подумал он — и тут же заметил, что светятся и брови, и ресницы, и пушистый треугольник между ног, не освещенный луной. Его вдруг охватил сладкий ужас... — Честнее будет, если ты ляжешь на кровать, — сказал он. — Зачем это? — Я же лежал? Ты смотрела, трогала...Витька встал. Лина молча глядела на него, затем подошла к кровати и легла. — Ты... ты тоже будешь смотреть и трогать? — А что ты думала? Конечно, — сказал Витька, присел на край кровати и, не дыша, тронул пушистый светящийся треугольник. Его пальцы ощутили слабое покалывание... — Ты бьешься током? Почему? — Током? Не знаю... Я не смогу тебе объяснить. — Объяснить? Что? — Неважно. Взялся трогать — так трогай. Или тебе показать, как это делать? — Покажи.Лина помолчала, затем протянула руку, раздвинула ноги и положила Витькину ладонь на пухлую влажную щель. — Вон там... Там у меня то самое, что у тебя. А не там, где волоски... — Да знаю я. Думаешь, я совсем уже?... А тебе что... приятно так? — Да. Пожалуй, что да. Даааа!..Лина подставилась Витьке, раскорячив ножки, и он мял скользкие складочки.... Тело ее выгибалось, и Витька видел, что ее волосы светились все ярче. Это было завораживающе прекрасно и необъяснимо, и Витька таял от сладкого ужаса, смешанного с тишиной и лунными потоками, затопившими весь чердак. Он хотел спросить, что это — и не мог, не мог нарушить тишины и невыразимого чувства тайны, которое щекотало его, как перышко, просунутое прямо в сердце.Лина застонала. От ее кожи в руку шел холодный, щекочущий ветер, Витька чувствовал и впитывал его, и не мог объяснить, что это такое. Его тянуло к Лине, как магнитом; не переставая мять липкие складочки, он нагнулся — и примостился рядом.Как только он сделал это, как только
