открыт, припухшая верхняя губа влажно поблескивала.
Кровь зашумела в голове А., едва ожила в его памяти неприличная картинка из прошлого: этот самый рот, сладостно сомкнувшийся вокруг его каменного корня, сочащего вхолостую ценное мужское семя. Незаметно сведя колени, он попытался скрыть стихийно возникшую эрекцию.
Вскоре думы о сорвавшейся сделке и коварстве подкупленного чиновника вытеснили в его мозгу праздные плотские фантазии, и он, не глядя в сторону племянника, быстро допил чай.
— Я прошу прощения, что сорвался, — обратился А. к сестре, когда она, повязав голову косынкой, собирала со стола. — Этот боров Олмириани не пропускает санитарную справку, тянет время...
Начался скучный взрослый разговор, и Гио, нарочито громыхнув стулом, встал из-за стола и направился в свою комнату. А. становился невыносимым. Но странное дело, где-то глубоко, в светонепроницаемых уголках души, эта деспотичная заботливость старшего родственника приносила юноше сладостное удовлетворение. Сам того не понимая, он жаждал занимать в мыслях и действиях А. главное место. Иногда, выполняя очередное распоряжение, отданное А. негромким твердым голосом, он испытывал дразнящее покалывание внизу живота. Спонтанные воспоминания давних дней, вернее, одной жаркой ночи в горах, периодически всплывали в его буйной голове, прерывая дыхание и наполняя кровью непослушное мужское естество. По утрам, замывая на простыне следы мучительных сновидений, он яростно клял себя за порочность. Образ Малика, еще более чистый и уверенный после таких вот ночных фантазий, являлся ему в качестве сурового наказания. Гио с отвращением разглядывал свою смазливую смуглую мордочку в ванном зеркале. Будь проклята природа, наделившая его необузданным темпераментом! Малик — вот настоящий человек! Его эмоции всегда под контролем разума, его доброта и искренняя душевная привязанность превалируют над животной похотью. Да, Малик был стоиком! Сколько раз Гио видел, как тоненькая нить его сопротивления почти разрывалась под давлением естественных физиологических желаний, но всегда какая-то неведомая внутренняя воля успевала перехватить её и повязать морским узлом. Порой, чтобы утешить задетое самолюбие, Гио убеждал себя, что никакая это не сила, а самая обыкновенная трусость, малодушие. Малик так носится со своей девственностью! Он, должно быть, считает делом чести потерять её исключительно с лицом противоположного пола. Его закостеневшие моральные установки, — этот дремучий псевдокодекс настоящего мужчины, — не дают ему покоя! Выходит, целоваться до помутнения глаз в темных закоулках города — это пожалуйста! Легкие эскапады рук под рубашку также не возбраняются! Но упаси господь потянуться к ремню на джинсах! Это конечное «нет» с предварительной чередой уклончивых «да» сбивало прямолинейного Гио с толку. В этом смерче тревог и сомнений лишь одно оставалось незыблемым — ясное понимание того, что они НУЖНЫ друг другу. Ни один из них не мог уже представить своей жизни вне жизни другого. И, отбросив всякий плотский хлам, надо признать: истинная человеческая любовь облекается именно в такую форму. Что же касается А., этих чертиков Гио однажды засадит в табакерку. По крайней мере, он твердо в это верил.
*****
Ветви раскидистого каштана упирались в каменную изгородь, опоясывающую большой фруктовый сад, посаженный когда-то еще прадедушкой Малика. Этот надел земли, заброшенный далеко за черту городка, приносил в семью немалые деньги. В период урожая отец нанимал в деревнях бригаду рослых женщин, которые с раннего утра до самого захода солнца собирали и сортировали плоды и ягоды, ровными слоями укладывая их в сосновые ящики, выстланные папиросной бумагой. Молодой крестьянин, большой шутник и бабник, ловко вколачивал гвозди в готовые к отправке на рынок ящики. Торговцы скупали отцовский
