формальным кощунством. Взяв за цель вытравить из юноши «преступные» наклонности, и тем самым отрезать себе обратный путь в пасть греха, а, может, заодно и искупить его, он бросил все силы на то, чтобы у юноши совсем не оставалось свободного времени. Спорт, учеба и жесткий домашний режим выбьют из него дурь, лицемерно полагал А. Малику разрешено было изредка навещать друга. В противном случае, А. пришлось бы признать, что в своих поступках он руководствуется унизительной для его мужского самолюбия ревностью. В его косном миропонимании не существовало двух мнений: он ревнует парня, значит, он гомосексуалист.
*****
Лунный свет растекался по обнаженному животу Гио. Плоский смуглый щит с вычеканенными плитками пресса, по-девичьи узкий в талии, раскинулся поперек вымокших от пота льняных простыней. Духота в комнате стояла тропическая. О том, чтобы растворить окна, не могло быть и речи: разлезшаяся москитная сетка давно перестал быть преградой для угрюмых кровососущих летунов, еженощно патрулирующих дом снаружи. Старенький вентилятор надсадно скрипел в углу, еле рассекая лопастями липкий июльский воздух.
Гио накрутил телефонный провод на указательный палец. Трубка едва не выскальзывала из сопревшей ладони, пришлось придерживать ее плечом.
— Тебе удалось протащить телефон в спальню? — голос Малика, вернее, его шепот, казался почти эфемерным в этой адовой ночи. — Что ты придумал?
— Ничего не пришлось придумывать, — Гио сдавленно усмехнулся. — В чулане был припрятан старенький аппарат, мы почти им не пользовались. Ну, я его вынул, протер, как следует, и подсоединил к сети. У нас дочерние гнезда почти в каждой комнате.
— Не боишься, что домашние подслушают наш треп с главного аппарата?
— А. в отъезде, пару дней проведет в столице. Сам знаешь, какой он деловой. Что до мамы, она сегодня пораньше ушла на боковую. Как отца не стало, она редко задерживается позже десяти.
— А чем ты занимаешься, когда все разбегаются?
Гио улыбнулся. Похоже, Малик подначивал его.
— Я-то? Ну, жую что-нибудь не шибко калорийное. Вот сгрыз в постели два ванильных сухаря, если тебе интересно, всю задницу исцарапал в крошках.
— Бедная, бедная задница, — голос Малика дрогнул от смеха. — Ну, а с пищей для ума как?
— С этим хуже, — Гио вздохнул. — Ту книжонку, что ты мне всучил в воскресенье, я даже раскрыть не успел. Хотя мне жутко интересно в ней покопаться: одна обложка чего стоит! Но времени в обрез. А. требует, чтоб я по три часа просиживал за летним списком литературы, сам понимаешь, какая там муть... Я бы, конечно, плюнул на его нотации, но мать жалко. Ходит, как тень, туда-сюда по лестницам, вздыхает...
— Крепкий орешек этот твой А., — глухо отозвался Малик, испытывая знакомый прилив беспокойства в груди. — Туго тебе с ним придется.
— Думаю, он добра мне желает. Вот только расстарался что-то в своих амбициях, хоть из дома беги.
Гио помолчал. Потом задрал ногу на ногу, придал телу удобное положение. Ему до боли в животе вдруг захотелось, чтоб Малик оказался сейчас рядом, в этой распаренной до самых пружин кровати. Казалось, какой-то злой рок мешает их телам, наконец, воссоединиться, сплестись в один живой узел счастья.
— Я тебе кое-что скажу, и ты снова начнешь сердиться...
— Тогда не говори, — Малик нарочито зевнул. — Все тебе неймется...
— Да уж, святоша, — Гио раздражено повысил голос, — порой мне кажется, что ты и не любишь меня совсем.
— Брось эти девчачьи разговоры, — Малик придал тону суровости. — Может, мне нужно время, чтобы решиться. Об этом ты не подумал?
— Время, чтобы решиться! Сам говоришь, как девчонка! — парировал Гио, чувствуя, как поднимается его настроение. Он любил выводить Малика из равновесия. — Так с чего начнем? Букет
