жизнь/минойский титул жены/ хлопотала у печи. Хорошо, что она не видела вчерашнего. Я встал тихо, но опрокинутая чаша меня выдала.
— Тодоро, сын Тодо! — вскрикнула она, слега подскочив. Я захохотал, за что получил пару звонких ударов — скорее шутливых, чем серьёзных. — Проснулся, блудливый пёс!
Я сел обратно и стал одеваться — повязка, перевязь с мечом, плащ — подчёркнуто отстранённо. Кавья села напротив и, прищурившись, улыбалась. Нет, она приревновывала меня. Отношения внутри Храма ей известны. Впрочем, как и то, как сильно я их терпеть не могу. Она проделала свой любимый трюк — закинула босую ногу за ногу и потянулась, словно египетская храмовая кошка. Я растаял.
— И зачем твоя блудливая жрица тебя звала?
— Обычные храмовые дела, — соврал я.
— Вот как?
— Кто-то ворует благовония.
— Кому они нужны?
— Найдутся. У тебя настой той травы, помогающий при болях головы и слабости тела остался?... — спросил я и осознал, что я спросил.
— Ой, какие такие дела требуют телесного напряжения? Признавайся, эта сучка Нодаро лезла? — она улыбалась, но в уголках виднелось пламя.
— И не только она. — от разговоров резко начало колотить в висках. Я обхватил голову руками. У Кавьи было достаточно ума, чтобы всё понять и, слегка вздохнув, простить. Она сняла со стола какую-то бутыль и вручила мне. Я залпом отхватил треть, проклиная всех богов, истинных и ложных — настой был горьким, как полынь.
— Устал? — моя «жизнь» была чересчур нежной для ревнивой разеже/минойское слово, обозначающее партнёра/.
— Да. После тебя и жрицы не устанешь.
— Ооооо, ещё она.
— Ага. Таков Храм. Но в своём ты бы меня после быков бы собирала.
— Стену постучать не забудь. — я суеверно подчинился. — Бедный мой... — она обхватила меня, нежно поцеловав в лоб.
Кавья. Моя девочка. Единственная, которой отдаю себя полностью. Даже Богине — Матери меньше. Всякий раз, когда изменяю ей, чувствую вину. Но прекращать не прекращаю. Радует, что она мне верна без лишних слов. Просто отдаёт себя всю мне. Как и я себя — ей.
Признаюсь, я просто её обнял. Потом опустил руки... они очутились на голых ногах, я их поднял... Мы начали целоваться, я не успокоился и прильнул к её соскам. Впрочем, ласкались мы совсем не долго — пока Кавья, покраснев, не вскочила с меня и не побежала к печи:
— Побери тебя варвары, у меня же лепешки сгорят!
***
Старый Карфаро был удивительным человеком. Ему минуло шестьдесят солнечных кругов и он ещё не растерял силы — ни умственной, ни телесной, что демонстрировал своей любимой шуткой. Шутка заключалась в том, что принимая просителя, Карфаро был не один. Прямо перед ним на коленях стояла обнажённая храмовая рабыня из числа приближенных, и отсасывала его ствол.
В своё время за запинку при докладе в световой колодец вылетел глава храмовой стражи. Сейчас старик скорее веселился этим, чем действительно проверял прихожан. Культ Разайи всякие «ритуалы Обновления» не практиковал. Пиры — да. Таврокатапсию, ритуальный бой с быком, символизировавший борьбу Миноса за жизнь на Крите со своим отцом — да. Но оргии...
/Таврокатапсия, ритуальная борьба с быком, действительно практиковалась на Минойском Крите. Был ли это именно бой — вопрос спорный/
Сейчас Карфаро не шутил. Рядом с ним сидел Риату, маг и глава дворцового архива, чуть младше по всем показателям: он — третье лицо в культе Бога после царя и Верховного Жреца. /Это не ошибка. Царь и царица Кносса являлись одновременно «полубогами» и высшими иерархами культа/ Его присутствие означало важность беседы. Как и то, что охранял нас лично глава храмовой стражи.
— Танато. Твой дядя был великолепным жрецом. Мне жаль, что я не смог тебя принять ранее.
Очередное извинение за прошлое? Или настоящее?
— Благодарю, мой повелитель. — Я склонился перед ним в поклоне. — Нотано действительно был великолепным проводником Его мысли.
— Оставь эти
