строго сказал я, вжимая Глашкино крепко сбитое тело в перину, хотя моё желание уже нарастало с новой силой.
— В начале лета, всё началось — сказала Глашка, — почти сразу как она в этом доме появилась. Стала я замечать, что она подолгу смотрит на меня, вздыхает от чего-то. Затем в свою комнату стала приглашать, красивое нижнее бельё показывать, потом его примерить просила и очень волновалась при этом. Я сперва не соглашалась, но и мне становилась волнительно... Однажды поддалась я на уговоры и одела кружевную рубаху — пеньюар называется. Мамзель ходила вокруг меня, ахала восхищённо, а потом гладить руками стала мои плечи, титьки, живот и... ниже живота. И при этом говорила разные срамные нежности о том, какое у меня всё красивое. Я как завороженная стояла, ничего с собой поделать не могла. Мамзель Софи сказала, что я бы в Париже имела большой успех.
Потом мы вот на эту кровать легли, лицом друг к другу, стоять-то я больше была не в силах. Мамзель по-прежнему обнимала и гладила меня и рассказывала, как она любилась в своём Париже не только с мужиками, но и с бабами. Всё подробно рассказывала, хоть и язык наш коверкала, но довела меня до такого исступления, что я сама к ней прижиматься начала.
— Дальше — потребовал я, стараясь, лежать неподвижно, чтобы горничная не ощутила, как вздыбился от её рассказа мой хуй.
— Барин, помилуй, срам один...
— Глашка, не ерепенься, а то самолично на конюшне выпорю. Я между вами уже такое видел...
— Поняла мамзель, что дошла я до белого каления и лежу перед ней мягче воска, и начала мне поднимать подол того самого пеньюара, а другой рукой между ног гладить, от коленок и выше, выше. «Подними ножку, Глашенька» — шепчет она мне, а сама тем временем уже мою пизду невыносимо приятно гладит.
— А ты, что — спрашиваю, стараясь справится со своей похотью.
— А я — говорит Глашка, поняв, что я разохотился как крол-самец и распаляя меня ещё больше, — всю её руку своими выделениями пообпускала. Видя такое дело, она раздела меня полностью, с себя платье стянула и давай меня всю обцеловывать и облизывать, а как до пизды дошла, так я сразу такую бурную приятность ощутила, сначала в самой пизде, а потом и по всему телу, что перед глазами всё поплыло. С той поры она пообещала научить меня всем любовным тонкостям, чтобы уж какой мужик меня попробовал, во век не забыл. Была не была, подумала я, от бабы ведь не забрюхатишь... Не томи, барин, еби, не в моготу уж...
Не одной тебе невмоготу, Глашка — успел подумать я, приподнимаясь, чтобы она ноги пошире развела. А дальше понеслось такое, что и описанию с трудом поддаётся — я навалившись на деваху всем телом, проёбываю её до самых печёнок, а она старается вздыбится подо мной, беспрестанно охая. А мамзель, тем временем, выходит чистенькая, голенькая из туалетной комнаты и пристраивается сзади меня. Сначала своими миниатюрными ладошками гладит мой разгоряченный зад, а потом, припав к нему ртом, стала вылизывать его глубины языком, похоже, с большой охоткой. От этого я начал махаться с тройной силой. Крики Глашки стали особо сильными, пронзительными, её сведенное судорогой, в сладкой муке, тело бросило в пот, по лицу пошли красные пятна, дышала она как кобылка, которая галопом отмахала вёрст двадцать без остановки. От нашей тряски задребезжали на туалетном столике флакончики с духами мадмуазель.
Кровать нещадно под нами заскрипела и стала давать крен, но я не в силах был остановиться, даже под страхом развалить ложе в комнате гувернантки. Мои крики слились с Глашкиными, находясь на пике блаженства, я ощущал себя мощным ураганом, способным всё снести на своём пути. Задыхаясь в острых сладких муках, я начал извергать семя в Глашеньку, ещё и ещё, дивясь количеству потоков — пусть Глаша понесёт от меня, я хочу, что от меня родила эта ядрёная русская деваха,
