странно и страшно, и душу скреб восторг, пьянящий восторг новой себя, смешанный с горько-сладким майским воздухом. Когда она небрежно вошла в класс — смолкли все голоса, замерли все движения, и класс превратился в застывший кинокадр... И вот она с Дэном. Они уже вошли в подъезд, уже перетерпели неловкую паузу в лифте; уже Дэн снял с нее куртку и повесил, дважды уронив, на вешалку; уже он расставил на кухне бокалы и наливал вино, расплескивая лужицы по скатерти... — Щедро полил! Теперь виноградник вырастет.
— Ха-ха, виноградник, блин! Это уж точно... мдя... Дэн болтал взахлеб, будто боялся, что Лера убежит в паузе. Лера знала, каким остроумным он мог быть, но с ней он вдруг стал совсем беспомощным, и это пьянило сильней вина. Она сама не поняла, как опустошилась бутылка, как вокруг нее все зашумело радужным вихрем и смехом, как тело набухло сладостью, которую хотелось выпустить из себя куда угодно — хоть в объятия, хоть в слюнявые, кусачие губы, которые вдруг обмазали ее приторной солью... «Как цуцик лижется», думала она, отвечая на первый поцелуй в своей жизни. Большой густой язык залепил ей рот, и по подбородку Леры текла слюнная струя — то ли Дэна, то ли ее. С тела поползла одежда — неуклюже, цепляясь и перепутываясь с руками-ногами. Когда Леру оголили до срамоты и завалили на кровать — она вдруг осознала эта и сжалась в протестующий ком; но руки, жадные и ошалевшие руки мяли ее во всех местах сразу, и это было так ново и хорошо, что тело само собой раскорячилось лягушкой, и Лера закрыла глаза. — Ты шлюшка, да? Ты маленькая ебливая шлюшка. Сейчас я тебя выебу. Ты любишь ебаться, да? — шептал Дэн, будто повторял урок. От обилия матюгов Лере было не по себе, будто за ними подсматривали. Впрочем, ей было все равно: Дэн лизал ей соски, и Лере казалось, что он ласкает ей оголенные нервы, заливая всю ее пенистой щекоткой, кисло-сладкой, как барбарис. Лера знала, что Дэн лижет ее неуклюже, по-щенячьи, но все равно это было так приятно, что она готова была разреветься. Ей хотелось обнять Дэна ногами и вмазаться в него нутром, как масло в бутерброд. — Сейчас я тебя выебу. Сейчас, сейчас... — повторял Дэн, долго пристраиваясь к ней. По мокрым складкам елозило плотное и мягкое, и это тоже было приятно, как во сне. Потом ее вдруг натянули, и сразу стало твердо и густо, до звона в ушах. Лера закричала, хоть ей не было больно. Дэн испугался и умерил напор, но Лера продолжала кричать: впечатления вскипели в ней, и она потеряла над ними контроль. Она кричала и ревела, брызгая слюной и слезами, и в ней рвались цветные молнии, как в детстве, когда она закатывала истерики. Потом она увидела над собой снующее взад-вперед тело, которое тут же связалось с тянущей болью в паху. Лера хотела отползти, но вокруг было слишком много ног, и рук, и локтей, и все они неуклюже переплелись друг с другом, и она не могла пошевелиться. Тело вдруг застонало и рухнуло на Леру. В паху перестало колоть болью, и Лера глубоко вздохнула вместе с телом, вжатым в нее горячей живой кожей. — Охуеть... Ты такая чувственная... ты сразу кончила... шлюшка моя... — бормотало тело. Последнее слово, очевидно, было комплиментом. Леру вдруг охватила волна умиления. Она обвила Дэна руками и стала ласкать его, чувствуя, что их единство — вот тут, в них, в их телах, и оно живет отдельно от слов и мыслей, какими бы те не были. Дэн тоже почувствовал это, замолчал и благодарно ткнулся в Лерины волосы...Домой она шла одна: обалдевший Дэн никак не показал, что хочет проводить ее. Было шесть часов; людей на улице не было, и закатный луч дразнился, упершись ей в глаза. Отец еще не пришел с работы. Прикрыв двери, Лера плюхнулась на кровать и выгнулась, подвывая ... от тока, распиравшего ее тело. Между ног было влажно и сладко, на душе было странно — стыдно, легко и тоже влажно, на губах играла улыбка, горько-сладкая на вкус, как черный шоколад «Рошен»...6.Лера стояла совершенно
