наставляли метки. Я прогибал спину, делал поступательные рывки, обволакивая бунтующий корень мужчины шелковистыми тканями питательной плоти. Меня подбрасывало вверх, затем вновь сплющивало, как парусник в беснующемся океане.
— Ты маленькая сучка, — зашептал, часто сглатывая слюну Имран. — Ты мой сладкий петушок! Я накачаю тебя своим соком. Хочешь? Говори, хочешь?!!!
Я покорно кивнул головой. За несколько мгновений до семяизвержения он всегда становился неуправляемым, отчаянно чувственным. По опыту я знал, что нужно соглашаться со всеми его словами, даже бранными. Его красивое лицо, по-особенному яркое в такие минуты, хмурилось, физическое напряжение делало черты суше и радикальнее. Он мог причинить намеренную боль, чтобы увидеть необходимые ему эмоции в моих глазах, но тут же утишал её долгими поцелуями в губы. В его руках я превращался в огненную точку, готовую погаснуть в любую секунду.
Позже, когда он, спрятав голову у меня на груди, уснул, я тихо выбрался из кольца его рук, спонтанно оделся, будто боясь вторичного его пробуждения, и вышел в ночь.
*****
Зара ждала меня в портике возле Музея Изящных Искусств. Одетая в серый демисезонный плащ, она зябко поводила плечами, втянув шею в пестрое гнездо шерстяного шарфа. На фоне внушительного фасада музея она казалась мне тонкой камышинкой, укрывшейся в тени каменного исполина. Я взбежал по ступенькам, состроив самую виноватую физиономию, на какую был способен. Мы робко обнялись. Я заглянул в ее худое малокровное лицо, пальцем отвел темную прядь со лба: её серые глаза были полны осенней мглы.
— Я собиралась уходить, — процедила она, отворачивая голову. — Не думал же ты, что я буду звонить, выяснять твое местоположение? Сегодня очень холодно. А я почему-то пальто не надела. Нравится тебе этот мой новый плащ? Хотела покрасоваться перед тобой...
Я знал наперед её упреки. На все редкие свидания, что мы назначали друг другу, я приходил с непростительным опозданием. Я подсознательно искал отсрочки этих трудных встреч. Мне всё нравилось в подруге — ум, манеры, независимость суждений, эстетический вкус — но, увы, сердце моё молчало, как молчала и моя плоть.
Её легкие прикосновения были приятны, мелодичная речь убаюкивала измотанную душу; целуя мягкие свежие губы, я испытывал ненавязчивую радость единения с этой доброй и отзывчивой девушкой, с такой серьезностью относившейся ко всем моим проблемам и переживаниям. Но я понимал, какое это беспощадное лукавство — убеждать себя и её, что это любовь и что у неё есть будущее. Думаю, интуиция подсказывала ей, что я не продвинусь дальше установленной точки, если меня не подтолкнуть. Но, будучи натурой гордой, она даже на долю секунды не допускала мысли о таком принудительном методе воздействия на мою мужскую нерешительность. Так мы и брели исхоженными тропами, замалчивая главные слова, избегая грубых, но спасительных жестов. Странно, но она явно любила меня. И, как я понимаю, это было её мучительной слабостью, единственной уступкой волевому характеру.
У меня же хватало сил лишь на оттягивание неизбежного краха...
— У Ратмира заглох мотор, когда мы возвращались из загорода, пришлось дожидаться авто-эвакуатора. Я так закрутился с ним... Ты же знаешь, он такой нытик. Прости, пожалуйста...
Зара невесело улыбнулась:
— Мальчишки... Вся ваша жизнь зависит от дрянных железяк!
Она взяла меня за руку (она никогда не брала под руку, как это принято у девушек), слегка подтолкнула плечом:
— Давай отогреемся в здешнем бистро. Не знаю, что там едят музейные старушки, но думаю, мы переварим сейчас любую снедь, лишь бы она была горячей.
Позже, проводив её до дома, я наскоро коснулся губами её обветренных бледных губ, желая спокойной ночи и светлых снов. Она иронично улыбнулась, давая понять, что от неё не укрылась моя трусливая уловка.
