проснулось в Аэа, требовало ежечасного удовлетворения, и я... Перечислить все виды наслаждения, которыми я мучил Аэа, невозможно: я трахал ее в десятках разных поз, вылизывал ей клитор, разъебывал ей попку (которая, впрочем, оделась на мой член, как резиновая), купил ей вибратор, насаживал ее попкой на член и вставлял вибратор в вагину, учил ее разным видам мастурбации... Счастливую, красную, полубезумную Аэа сотрясали оргазмы за оргазмом; она отдалась Силе, отобравшей у нее волю, и смотрела на меня, как рабыня — на божество. Самое удивительное, что она каким-то невероятным образом вливала в меня силу, и я кончал вместе с ней по пятнадцать, а то и двадцать раз за день, ничуть не уставая.
Наш секс уже не сопровождался такими катаклизмами, как впервые: глубинная женская сила раскупорилась, нашла выход — и циркулировала в Аэа спокойно, без взрывов. Во время секса Аэа излучала цветное свечение, — но это была «мирная» энергия, без искр и разрядов; она вибрировала стабильно, и в оргазм Аэа входила плавно, без страшных мук преодоления, которые, как я потом узнал, чуть не убили ее. Оргазмы наши были долгими, бесконечными, — мы словно медленно плыли по сверкающей радуге, и каждый миллиметр ее расцветал в нас сказочным удовольствием. Из меня лилось столько спермы, что она вытекала из Аэа струями, смешиваясь с ее соками, и заливала мне ноги; мы купались в нашем семени, как в ванной.
Секс с Аэа нельзя описать никакими словами. Ее умение проникать в душу — «считывать» сигналы нервной системы, — превращало наши ласки в полное растворение друг в друге, для которого нет подходящих слов ни в каком языке. В нашей близости было что-то страшное: между нами не было никаких преград, я был Аэа, она была мной, — мы чувствовали наши тела, как общее единое тело; каждый наш импульс мгновенно передавался партнеру, и я всерьез подозревал, что в моменты оргазмов наши гениталии сплавлялись в единый орган, истекающий наслаждением. Все наши оргазмы, кроме оральных, были одновременными, и я не мог отделить ее наслаждение от своего. Моя сперма текла из Аэа не переставая, и ноги ее были все в липких потоках — несмотря на регулярные визиты в душ. Я не испытывал никакого голода, и ничего не ел два дня подряд.
Я погрузился в эти дни в какой-то совершенно иной мир, новое измерение, где были только мы — и наслаждение. Аэа отдавалась любви без оглядки; она ничего не стыдилась, не стеснялась, для нее не было ничего запретного — крайняя искренность оборачивалась крайним бесстыдством, и это волновало меня до дрожи. Мы стали, пожалуй, немного зверьми, и это было бы страшно, если б не тепло нашей близости, искупавшей все и вся.
Мы летали с Аэа ночью над Критом: она могла лететь сама час или полтора, а со мной — двадцать минут; но все равно это было неописуемо. Россыпи огней рябили в глазах, и в каждой клеточке тела гудела сладкая пустота; я не висел на ней, как мешок с картошкой, — Аэа перелила в меня часть своей энергии, и я парил вместе с ней, лежа у нее на спине и обхватив ее за грудь. Однажды я, заласкавшись, слетел с нее — и чуть не умер от страха прежде, чем Аэа каким-то невероятным образом не подхватила меня.
***
Когда она ушла — ушла навсегда, — я сидел, оцепенело глядя в никуда, и думал о ее последней фразе:
— Не надо прощаться. Тогда не придется умирать два раза.
Я рванул тогда, стиснув зубы, к ней — обнять, сжать ее напоследок, запомнить ее тело в руках, — но обнял пустоту. Аэа исчезла. Вместе со своими спутниками, печально поглядывающими на нас все эти дни, она отбыла в некое место, откуда они должны были вернуться домой.
Мысль о неизбежном расставании зудела во мне с самого начала, но я отгонял ее; Аэа, очевидно, помогала мне в этом. Я просил, умолял Аэа остаться, — но Аэа говорила «Нет. Нельзя» — так, что я физически чувствовал ее «нет». Аэа нельзя было остаться
