обтерся влажным полотенцем и приступил к процедуре одевания. Я хотел было надеть на него шелковую рубаху, в честь ... приезда какой-то его родственницы (вчера об этом вскользь упомянул лорд Хаардад за ужином, как всегда притворяясь, будто меня не существует, а еда с моей тарелки уходит сама по своим делам) но он отрицательно помахал головой:
— Тетя Розамунда приедет только вечером, Дани, а я до вечера еще хочу сходить растрясти жирок, так что подавай доспех.
— Как скажешь, — кротко отозвался я, удивляясь, какой именно жирок он имеет ввиду. За эти дни, что я живу с ним, успел выучить тело моего сахарного рыцаря досконально, и уж что-что, а жирок у него видел только на салфетке за ужином, да и тот был свиной али говяжий.
— Дани, а ты со мной не хочешь потренироваться? — застал меня врасплох Айк своим вопросом. Видимо у него соревнование с самим собой на доведение меня до крайней степени удивления. Может, с офигевшим грызлом я ему симпатичнее кажусь?
— По эдикту короля Стефана эльфам под страхом смерти запрещено носить оружие, обучаться боевым приемам и вступать в какие-то ни было драки, — тихо напомнил ему я.
Да, этот эдикт трехсотлетней давности — одна из причин деградации моего народа. Попробуй, защити свою честь и гордость, если тебе запрещено даже думать о поднятии руки на человека, и люди прекрасно об этом знают. Эльфа можно безнаказанно толкнуть, избить, изнасиловать его или его жену — и он ничего не сможет сделать. Говорят, из талантливых танцоров получаются неплохие фехтовальщики. Может и из меня бы вышел, если бы мне можно было этому учиться. Может я не стал бы тогда терпеть издевки, приставания и насилие. Не стал бы зарабатывать своим телом. Не стал бы закрывать глаза и пытаться мысленно отрешиться от происходящего, когда меня одновременно пользовало несколько ублюдков, решивших слить лишнюю сперму за мой счет. Есть мнение, что шлюхам насилие особого вреда не причиняет. Те, кто так считает, просто сами ни разу не подвергались изнасилованию. Хм, а может я в силу своего соплежуйного характера все равно стал бы никчемной подстилкой, просто у меня не было бы удобного оправдания своему лузеризму. Такое тоже бывает. На других всю ответственность перекладывать легко, вон эльфы из Ясень-града и сопротивленцы же не покоряются эдикту.
— Да, дурацкий закон, — пробубнил Айк, — итак не всех дрищей война забрала, дак еще и оружие запрещают.
— Кого война не забрала, прости? — не расслышал я.
— Дрищей. Которые секирой помахать не могут нормально, а про доспехи надеть я уж и вовсе молчу.
Ага, то есть всякий, не таскающий на себе железок в половину своего веса, по айковскому мировоззрению является дрищом. Стоп, так это ж...
— Так это ж и я тогда получается дрищ, — не сумел сдержать я обиженный возглас. Ну еще бы, я-то себя считаю весьма привлекательным.
— Ну... — оглядел меня Айк с головы до ног, — зато ты очень красивый дрищ.
Нет слов у меня на такую прямолинейность. Тоже мне, расист хренов.
Когда Айк ушел, так и не заметив моей справедливой обиды, я еще некоторое время повалялся и решил вставать. Мой взгляд зацепился за массивную картину, висящую у изголовья кровати. На ней была изображена восточная ярмарка, пестреющая сотней разных красок, но было там и нечто, заставившее меня подозрительно нахмуриться. Изображение смуглой черноволосой красавицы, беззаботно улыбающейся надутому торговцу. На солнце краска на ее черных кудрях немного отблескивала, но один маленький кружок не блестел. Я подошел ближе. Так и есть, этот кружок — не часть полотна, он вырезан и аккуратно прикреплен с обратной стороны. Я попробовал отодвинуть тяжелую раму картины, но та была приколочена к стене на совесть. Пальцем я надавил на этот кружок, и он подался назад, не встретив сопротивления стены. Ага,
