передвинула для себя границу дозволенного.
— Только пообещайте, что вы сразу уйдёте.
— Да! Да! Конечно! Сразу уйду!
Я видела, как блестят его глаза.
Я чуть подвинулась. Полусидя, полулёжа, я развела в стороны свои согнутые в коленях ноги, открывая взору Никифора трусики, за которыми благоразумно была спрятана моя неразумная киска.
Я чувствовала дикое возбуждение.
Я знала, что это сделаю: покажу мужчине своё скрытое от посторонних глаз интимное сокровище. Я нисколько не комплексовала, потому что у меня — там — всё было продепелированно, всё содержалось в безупречной чистоте.
Я взялась за ткань трусиков и медленно сдвинула её в сторону, обнажая перед Никифором свою красавицу. Это было незабываемое чувство. Сакральный эксгибиционизм. Мужчина смотрел и пускал слюни. Он тяжело дышал; он практически задыхался. Я тоже задыхалась. Я хотела уже закончить показ, но мужчина взмолился дать ему ещё пару секунд полюбоваться, я продлила сеанс. Но когда мужчина потянул руку и прикоснулся к моей киске — я, тут же, отодвинулась, вернула трусики на место и прикрылась подушкой.
Никифор рассыпался в благодарностях, восторженно восклицая: какая она у меня такая чудесная — я напомнила мужчине о его обещании. Он сказал:
— Да, да, конечно! Я иду, я уже ухожу. Чёрт побери! Она прекрасна! Я уже ухожу. Только... покажи мне её ещё разок, и всё.
Это становилось уже совсем глупым.
— Нет!
— Ну, пожалуйста!
— Не-е-ет!
— А хочешь, я тебе его покажу?
Должно быть, я улыбнулась, подумав: «Ну, точно, детский сад. Ты покажи мне, а я покажу тебе». А дядя Никифор принял мою улыбку за одобрение, и решительным движением спустил с себя семейники, обнажая свой член. Он у него торчал. Он был небольшой, но очень крепкий, коренастый, словно гриб-боровик. Дядя Никифор отодвинул крайнюю плоть и полностью обнажил головку.
Я взорвалась.
— Да что вы, в конце концов, себе позволяете!? Ну-ка, быстро уберите его, и сами убирайтесь из моей комнаты.
Никифор тут же, без лишних разговоров, убрал член в трусы, и трусы тут же вздулись на причинном месте. Но уходить мужчина, похоже, не собирался.
— Хорошо, хорошо, Наташа, успокойся. Видишь, я его убрал, всё в порядке.
— Ничего не в порядке!
— Ну, успокойся, прошу тебя, Наташа. Мне просто так тяжело было без женщины! И увидев тебя, такую красивую, молодую, сексуальную, у меня в голове что-то перемкнуло. Прошу, успокойся.
— Я успокоилась. Только прошу вас, выйдите из комнаты.
— Наташенька, знаешь как мне тяжело. У меня всё внутри кипит...
(О чём он говорит? У меня у самой всё кипело, и не столько от гнева, сколько от возбуждения!)
— Наташа, пожалуйста, прошу тебя, помоги мне. Я же не о многом тебя прошу. Это такой пустяк...
(О чём это, интересно он меня ещё просит?)
— Пожалуйста, Наташа, потрогай мне ЕГО немного. Прикоснись к нему рукой, погладь, приласкай его — и всё: я тут же уйду.
— Вы что? Издеваетесь?
— Нет, нет, Наташенька, ни в коем случае! Но у меня, действительно, нет больше сил терпеть. Просто погладь мне его, сожми его рукой, потрогай, и всё — я успокоюсь.
И он снова, спустив семейники, обнажил свой член-боровичок. Я молчала. И смотрела на коренастый, ладно скроенный пенис, на сияющее, умоляющее лицо мужчины. Он вполне и сам мог погладить свой конец, как говориться, погонять лысого. Почему он меня об этом просит? Может, действительно, мужчинам нравится, когда девушки им мастурбируют. Мужу я мастурбировала довольно часто, и умела делать это отменно, по крайней мере, мужу нравилось до безумия. Почему бы дяде Никифору это не сделать? Не порадовать его? Не показать своё умение? Ему будет очень приятно. Не сомневаюсь. Да и мне будет приятно прикоснуться к крепкому пенису, подержать его, погладить, посжимать, ощутить его твёрдость. Я
