вцепившись в его руки, не отводя взгляда от двери, отказывалась уходить, хотя тот впрямую намекнул, что лучше бы ей уйти домой, а то мало ли что, и выразил готовность отвезти её. Покачав головой, она уселась перед дверями в отделение. Мужчина снова говорил с дежурным врачом и, наконец, девушку пустили в палату.
Андрей спал; поставив стул около его кровати в 4-местной палате, она промучилась до рассвета. Под утро задремала сидя; проснувшись, увидела, что на неё смотрит Андрей. Перевязанный, измазанный йодом, он серьёзно взглянул на неё, потом отвел глаза. Затем к ужасу Лады отвернулся и что-то тихо проговорил. — Что? Что ты говоришь? — переспросила охваченная тяжелым предчувствием девушка. Она отказывалась верить ушам, услышав с первого раза «уходи». — Уходи, не нужно больше... — не договорил он. Слезы потекли из ладиных глаз; сквозь них, как сквозь пелену, она смотрела на забинтованный затылок парня и молила про себя, чтоб он повернулся и успокоил её. Она не знала, сколько так сидела и беззвучно плакала. Она не замечала странных взглядов других больных, их разговоров; те вставали, ходили — она не двигалась с места. Временами ей хотелось протянуть руку и дотронуться до него, но она не решалась коснуться ставшего вмиг чужим любимого.
Какой-то чужой, измененный, трубный голос над её головой говорил о машине, о ключах, о выздоровлении; громко звякнув, на тумбочке оказались знакомые ключи, и сильные руки подняли Ладу и потащили прочь из палаты. Она послушно пошла, но на полдороге опомнилась и остановилась, вывернулась и повернула назад; её тянули за собой, но она села на корточки и пыталась вырвать руки из чьих-то настойчивых рук. Тогда её долго пытались поднять, но она слабо отбивалась, глядя вниз и отказываясь узнавать того, кто уводил её. Наконец её дернули вверх, обняли и потащили из отделения, почти неся. Все происходило в молчании и как-то замедленно, как в рапидной съемке в его клипах. Он что-то говорил в машине, пристегивая её ремнем безопасности, как тряпичную куклу, а она и была ею, безразличная, безмерно уставшая.
Послушно войдя к нему домой, она вдруг встрепенулась, не разуваясь, пробежала в его спальную и стала выдвигать ящики, роясь в них. Встав в дверях, Максим озадаченно наблюдал за ней и впервые со вчерашнего вечера тихо заговорил: — Что ты ищешь, Лала? Успокойся, наконец! Все закончилось. — Дай мне их, дай твои таблетки, ну те, которые ты... я видела... дай... — бормотала Лада на одной тягостной ноте без перерыва. Вздохнув, он вышел. Вернувшись, протянул стакан. Не увидев у него то, что просила, девушка оттолкнула его, продолжив выворачивать содержимое ящиков. Сидя среди разбросанных вещей, она беспокойно оглядывалась, как будто потеряв что-то суперважное и не находя. Он вновь протянул ей стакан с жидкостью, и она отвернулась от его рук. Максим пытался напоить её, но она стала вырываться; тогда он, поставив питьё, нагнулся, встряхнул её за плечи, ударил по щекам, запрокинул голову и влил горьковатую жидкость в рот. Струйки потекли по её щекам, намочили футболку, и только теперь наступило прозрение. Плача, она вцепилась в его майку и пыталась из неудобного положения сидя трясти его за грудки. Он стоял, нагнувшись к ней, с пустым стаканом в руках и смотрел на неё со странным выражением лица. Потом поднял, бросил на кровать, лег рядом и придавил собой, удерживая бьющие его руки. Она недолго плакала — горько и жалобно; но бессонная ночь и общая обессиленность утомили её, вскоре Лада заснула.
Проснувшись от громыхания, не увидев рядом девушку, Максим пошел на звук. Посреди кухни стояла плохо выглядящая, не отдохнувшая, но не болезненно-сосредоточенная на своих мыслях, а просто находящаяся не в духе его Лада. Она брала посуду, рассматривала её и бросала на пол, протягивала руку за следующей. Вокруг неё скопилась приличная груда осколков. Рэпер осторожно выдохнул и улыбнулся: она
