тебе не нравлюсь? — хитро спросила Наташа. Я посмотрел на ... неё. Никогда не думал о ней, как о женщине...
Она вдруг взяла мою руку и положила себе на грудь.
— Нравится? — прошептала она. Её глаза блестели. Грудь была тёплой и мягкой, даже через халат. Я вдруг почувствовал, как часто бьётся её сердце и инстинктивно дёрнулся...
— Не бойся, — ласково прошептала она, — ты что, ещё... мальчик?
— Ничего я не мальчик... — пробурчал я.
— А мне кажется да, — вкрадчиво возразила она, — хочешь, погасим свет?
— Давай, — согласился я. Она щёлкнула выключателем. Мы оказались в полной темноте. Я подумал, что так будет лучше всего...
Она обняла меня, медленно проведя руками по моему телу снизу вверх. От её прикосновений по спине побежали мурашки. Следом я вдруг ощутил, как она тихонько раскрывает молнию на моих джинсах. Затем, расстегнув тугую пуговицу, она приспустила их до колен. Отогнув трусы, она медленно стянула их вниз...
— Не бойся, мы только немножко поиграем с ним и всё, ладно?... — прошептала она очень нежно.
Через секунду я почувствовал, как она коснулась моего члена кончиком своего влажного язычка...
От наслаждения по телу пробежала судорога... Я застонал, ухватившись руками за полку с бельём, крепко сжав её двумя руками. А она обхватила мой член своими влажными губами и быстро ласкала головку кончиком языка, время от времени крепко сжимая его рукой... От набежавшего возбуждения я тяжело дышал и даже зажмурился, хотя в кладовке было совсем темно. Наташа мне не нравилась, и я поспешил представить на её месте Любу... Это удвоило ощущения... От наслаждения захватило дух... Люба... Любочка...
— Ты что, с ума сошёл? — вдруг сказала Наташа, доставая член изо рта, — я тебе делаю такую приятную вещь, а ты зовёшь другую? Да ты просто козёл!
Она резко встала и ушла, громко хлопнув дверью...
От громкого удара мне захотелось зажать уши руками... Мерзость...
Следующей ночью мне выпало дежурить с Любой. Ночь выдалась очень тяжёлая: умер пожилой пациент, и мы вместе с ней отвозили его в морг. Человеческая жизнь — настолько тонкая ниточка, что её порой не замечаешь. Но она обрывается, без неё теряет смысл и всё остальное. Только в больнице, когда люди уходили у меня на глазах каждый день, я стал ценить жизнь. Свою и своих близких...
Покончив с необходимыми формальностями, мы поспешили уйти из сырого подвального помещения, где стоял вечный полумрак, а потолки были такими низкими, что казалось, что они вот-вот рухнут...
После стресса нужно было прийти в себя. В сестринской комнате был чайник, а в холодильнике лежали кое-какие продукты...
— Пойдем, выпьем чаю? — устало предложила Люба.
Я зажёг настольную лампу (яркий свет ночью резал глаза), воткнул в розетку чайник, достал из холодильника свой завтрак, разложив его на столе. Люба тоже что-то достала. Но стоило чайнику закипеть, как в сестринскую заглянул Павел Андреевич. Стёкла его очков блестели, а брови, как обычно, были сердито сдвинуты на переносице.
— Люба? Можно вас на минутку? — строго спросил он, взглянув на меня с неодобрением.
— Да, Павел Андреевич, — сказала она упавшим голосом. Едва взглянув на меня, она быстро вышла, прикрыв за собой дверь. А я остался сидеть на жестком больничном диване, откинув голову назад. Почему такое случается со мной? Почему моя жизнь это сплошная череда печалей и неудач?
Она вернулась через целых полчаса, которые показались мне вечностью. Беглого взгляда на неё было достаточно, чтобы понять, чем они там занимались: халат на ней снова был изрядно помят, а волосы на лбу слиплись. Не глядя на меня, она прошла к шкафу, где висела одежда.
— Выйди ненадолго, мне надо переодеться, — попросила она. Я встал и на негнущихся ногах прошёл к двери. От обиды меня всего переполняла горечь. Я
