вчерашний уговор был забыт, и уходить никто не собирался. Александра вынуждена была не только мыться, но и, ввиду отсутствия удобств, справлять естественные надобности в кругу «друзей» мужа. При «Пахане» к ней никто не лез, но когда его в комнате не было, любой, пришедший раньше других, имел на неё право, и отказывать было бессмысленно: за время отсидки Александр всем им задолжал, и теперь расплачивался с ними телом жены. Когда очередь дошла до него, Александра открылась ему:
— Сделай стоп, мальчик. Сядь и послушай. Я расскажу тебе и о том, почему мы читали мысли друг друга, и о том, почему у нас родилось двое уродцев, и почему я, не будучи ни блядью, ни проституткой, ни, даже, просто распутной женщиной, при тебе сплю с другими мужиками... Моя мать — дочь твоего отца. Ты слышал что-нибудь об инцесте?
— Выходит, я её брат, а ты моя племянница.
— Пока ещё ни фига не выходит, — перебила его Александра. — Выйдет тогда, когда ты узнаешь, что я — тоже дочь твоего отца. Да, да, не смотри на меня такими глазами! Он переспал со своей дочкой и заделал меня, когда у него уже был ты от другой женщины. Так что я не только твоя племянница, но и сестра...
— Но ведь можно было аборт сделать!
— Чтобы меня на свете не было? Да? Ты это хотел сказать? Ничего себе братик! Сначала им надо было не трахаться, а уж потом — аборт. Но, после драки кулаками не машут. Они сделали одну глупость — потрахались, потом вторую — родили меня. Всё бы ничего, как-нибудь сошло бы, но они сделали третью глупость — скрыли это от нас. Постеснялись сказать... Очень чувствительными натурами оказались... Четвёртая глупость сама собой получилась, как результат трёх первых. Это когда они тебя решили со мной разлучить, и ничего лучше не придумали, как засадить тебя в тюрьму... Съезди, скажи им за это спасибо.
— Этого не может быть. Отец так меня любил!
— Не может... но есть. Так что, мы с тобой больше не муж и жена, а, считай, как хочешь: брат и сестра, дядя и племянница... Больше ко мне не прикасайся, и к этим — она указала на идущих за окном квартирантов, — не ревнуй.
Он и не ревновал. Не решаясь спросить его, Александра мучилась в догадках: была ли она безразлична ему раньше, или это чувство появилось у него в тюрьме? Та, счастливая жизнь, пролетела так быстро, что она не успела разобраться ни в своих чувствах, ни в его, то была одна огромная любовь, без всяких оттенков, им было тогда не до ревности, они не замечали никого, и ревновать было не к кому, Бог свёл их на мгновение на маленьком пятачке земли, соединил воедино, и им недосуг было разбираться в своих чувствах. Другое дело — теперь, когда полон дом мужиков: её так и подмывало спросить его о таком чувстве, как ревность... Да что спрашивать, если он сам подсовывает её под каждого встречного за стакан водки и кусок колбасы, и так понятно, что ему на неё наплевать...
Но «Пахан» был другого характера. Застав Александру в постели с одним из своих корешей, он вышвырнул его голым за дверь:
— Тебе мало меня? — спросил он.
— Более чем достаточно, — сказала Александра, и надолго умолкла.
Лоб её морщили какие-то мысли.
— Пой дальше, птичка, — «Пахан» с улыбкой разгладил на её лбу морщинки.
— Ты хороший, нежный, ласковый. Мне с тобой приятно... Ни с кем так не бывает, как с тобой. Ты лучше всех!
— Лучше кого?
— Я не могу отказать твоим дружкам. Они такие грубияны, все с ножами, я их боюсь.
— Больше ты их никогда не увидишь.
Он взял её на руки, вальсом прошёлся по маленькой комнатушке, и надолго уложил в кровать... Александре и в самом деле было с ним хорошо. И ему, она это чувствовала, тоже. Но важнее всего было то, что — она это тоже чувствовала — ему, в отличие от Александра, это было нужно!
«Пахан» сдержал своё слово — его кореша покинули их комнату, и
