матери историю своей жизни за последние четыре года, а утром попросила:
— Расскажи мне о себе, мама!
Мать прижала её к себе, и надолго умолкла. Александра напомнила о себе:
— Мне двадцать лет. ... Я уже не та девочка в коротком сарафанчике, которую ты знала... Хотя тебе и тогда не удалось меня ни сломить, ни запугать. Я поступила по-своему. И впредь буду поступать так, как сочту нужным... Но я дважды рожала ущербных детёнышей... С чего бы это? И почему вы так упорно пытаетесь нас разлучить?
Мать погладила дочь по голове:
— Ты уже клюёшь носом. Спи. Я схожу на работу, посоветуюсь с отцом. Вечером всё расскажу. Спи!
— С чьим отцом? Твоим, или моим?
— Спи.
Какой к чёрту сон! До сегодняшнего дня она была уверена, что, кроме матери, у неё нет никаких родственников. И вдруг, на тебе — появился какой-то отец! Кто? Откуда? Как? Почему? Чей? И он где-то рядом! Как бы хотелось взглянуть на него, хоть одним глазком... Но глаза её уже слиплись, и она заснула беспокойным сном. Ей снились рассказанные Александром кошмары из тюремной жизни, она ворочалась, стонала, вскакивала, подолгу сидела, и опять впадала в беспокойный сон.
Мать возвратилась задолго до вечера, уставшая, разбитая, видно было, что её мучают угрызения совести от предстоящего разговора с дочерью. Выглядела постаревшей, но лицо её было спокойным, умиротворённым, каким бывает оно после исповеди, перед смертью. Это не ускользнуло от Александры:
— У тебя был трудный день?
— В моей жизни было много трудных дней, даже очень много, их хватило бы на весь наш район... Но сегодня у меня и в самом деле наитруднейший из самых трудных дней.
Александре стало жаль мать. К чему она затеяла этот разговор? Знание правды не всегда облегчает страдания, чаще наоборот, усугубляет их, эти слова в детстве она не раз слышала от матери-юриста.
— Если не хочешь — можешь ничего не говорить. Мне, в сущности, уже всё безразлично. Жизнь не сложилась, назад ничего вернуть нельзя. Никакие оправдания ничего не изменят.
— Нет, я должна тебе рассказать. Хотя бы для того, чтобы ты меня смогла простить.
7
Это случилось более двадцати лет назад, тебя ещё не было. Мы жили тогда на другом конце страны. Я была единственным ребёнком в семье. И мать, и отец меня безумно любили, впрочем, как и все родители любят детей... Своего крёстного, Отца Виктора, я не знала до шестнадцатилетия. Крестили меня в соседнем селе, родители приехали туда одни, и отец Виктор согласился быть моим крёстным. Он исполнил обряд крещения, и тут же забыл обо мне. Когда мне исполнилось шестнадцать лет, у нашей соседки умер муж, и она пригласила отца Виктора отпевать усопшего. Вот тогда он и вспомнил, что я его крестница. Может, сам к нам зашёл, может, мать его пригласила — этого я не знаю, только с того дня он зачастил к нам в гости. Каждый раз, бывая в нашем селе, либо проезжая мимо, он заходил к нам в дом, дёргал меня за косички, трепал за щёки, указательным пальцем оттягивал мою нижнюю губу, и смеялся оттого, что она звонко шлёпала; восхищался моей красотой, и всегда привозил подарки: резиновых кукол, тряпичных мишек, пластмассовых птичек — их у меня набралось два ящика. В нашем селе церкви не было, а он убедил мать, что я должна посещать храм Божий, и я, каждое воскресение, ходила в соседнее село молиться, причащаться, исповедоваться. Иногда он задавал мне такие вопросы, что я выбегала из церкви с горящим лицом. Но мне это нравилось: ведь я служила Богу! Как-то, зайдя в дом, он застал меня в сорочке на голое тело, поднял её, убедился, что я без трусов, и серьёзно сказал:
— Без трусишек ходить негигиенично, да и прелести свои можешь застудить. Так что, нравится тебе это или нет, а трусы надо носить. Кому помешают — снимет!
Я раскраснелась и убежала в свою комнату. Мне было стыдно и приятно одновременно. В школе ребята
