веревки под рукой не оказалось. И еще я хотел сказать тебе, Эмма...  Я сделаю это чуть позже, ведь и ты до меня приняла тогда одного клиента, не так ли? Проститутка, — с этими словами я дал ей пощечину, звук которой прозвучал неожиданно даже для меня.
Из глаз Эммы потекли слезы, но она молчала.
 — Что же ты молчишь, шлюха? — с этими словами я разорвал на ней одежду. Из глаз Эммы все так же текли слезы, и она по-прежнему молчала.
 — Что? Играем Жанну д`Арк? Хорошо, мне это даже больше по душе. Мне всегда импонировали святоши-великомученицы.
Я вышел из квартиры и вернулся где-то через час с уличной девкой.
 — А вот и твоя коллега, — представил я беззубую, с синяками под глазами проститутку Эмме. — Извини, что она без зубов, просто ничего лучше не нашел, так спешил к тебе, любимая.
И стал совокупляться на глазах у Эммы. Она молча смотрела на нас влажными от слез глазами. Наконец, я кончил путане на густые черные заросли и сказал ей сесть на лицо Эмме. Та послушно выполнила приказ.
 — Эмма, дорогая, я хочу, чтобы ты отлизала эту проститутку. Если ты действительно любишь меня, то сделаешь это, не так ли?
Какое-то время Эмма лежала неподвижно под путаной, затем стала медленно и неумело лизать, и капли спермы с продажного лона стекали на ее нежные губки.
 — А теперь вылижи ей анус.
Эмма подчинилась, и путана, издав торжествующий смешок, тут же громко выпустила ей в лицо газы. (Видимо, решила отыграться из женской зависти из-за внешнего контраста).
Отпустив путану, я, наконец, освободил Эмму от наручников. И, жестко сношая свою надменную красавицу, отдавал в процессе приказы:
 — Раздвинь руками п...  ду.
 — Вставь х...
 — Раздвинь руками ягодицы.
 — Покажи анус.
 — Подмахивай лучше.
 — Отсоси.
 — Отлижи.
 — Задери ноги к голове и держи их руками.
 — Потряси сиськами.
 — Крути до боли свои соски.
 — Дрочи себя, пока я буду е...  ть тебя в ж...  пу.
 — Кончай, сука.
 — Встать на пол и упереться в него руками.
 — На живот, руками держать свои ступни.
Кроме того, я дал ей две строгие установки: ляжки все время держать как можно шире и не сметь смотреть мне в глаза.
Она, моя Эмма, была прекрасна в своем унижении, и, кажется, я сам страдал и мучился вместе с ней, моей красавицей наложницей. Так благородно возмущалось ее достоинство, так гневно смотрели ее глаза вниз, когда я наклонял ей голову, что мое возбуждение достигло чудовищного накала.
После я скинул ее с кровати на пол:
 — А теперь сторожи сон хозяина, сучка.
И вскоре, удовлетворенный, провалился в забытье.
Утром я проснулся в холодной смятой постели, в гнетущей тишине.
Что осталось от Эммы? Только подушка, мокрая от слез, забытый ею томик французского на моем письменном столе и ее взгляд оскорбленной гордости, в котором были — тоска и боль.
И сейчас, спустя столько лет, забываясь с очередной продажной девицей, я закрываю глаза — и вижу мою горделивую сибирячку.
Когда же я заношу свою плеть над очередной продажной девицей, мне представляется вдруг, что глаза Эммы, карие глаза с густыми черными ресницами, насмешливо смотрят на меня. Тогда я отдаю шлюхе плеть, опускаюсь перед ней на колени и умоляю, целуя лакированные ее туфли:
 — Накажи меня! Проучи меня! Выпори меня! Причини мне боль!
И только когда под плетью в изнемогающей женской руке проступают первые капли крови, я чувствую, что искупил вину. До следующего раза...