— Давай, молодец Сиплый, умничка, неси маме палочку, у ты мой хорошенький, быстрее, быстрее, молодец, молодец, хорошая собака, неси, мама тебя погладит, — звала его девушка палача. Она была довольная от того, что всё так получилось, весело и энергично хлопая в ладоши продолжала ласково подзывать к себе их четвероногого друга. Сиплый уже потбегал к зовущей его «мамочке», но дорогу ему преградил палач, он взял у него палку, грязно выругался и зашвырнул её ещё дальше, со словами:
— Почему не вижу радости, собака приносит палку и ей приятно от этого, она гордится собой.
У тебя же этого нет. Ты должен радоваться, вилять хвостом и прыгать тут вокруг меня, чтоб я поскорее кинул её ещё раз, понятно. А теперь принеси, ну, пошёл, быстро принеси. И Сиплый снова побежал. Он бежал как собака, потому что из пасти его вывалился язык, поливающий слюной траекторию побега, а уши развивались на ветру, то плавно поднимаясь, то плавно опускаясь. Он изрезал себе все руки, так как на пути его встречалось много стёкол, и он напарывался на них, он ободрал себе все колени, так как на пути его встречалось много мелких камней, и он сдирал с себя кожу, когда наступал на них. В морду его встречным потоком воздуха больно хлестали летящие осы и стрекозы, но он всё равно добежал до палки, схватил её больными от соприкосновения с ржавым железом зубами и понёс. В его голове было сейчас только одно желание, когда же наконец его мучители насытятся, попробуют на вкус его неудачи и жалость, и оставят его, оставят его одного, чтоб он больше не был собакой, собрался с силами и пошёл бы домой, как человек, человек, прямо ходящий на двух ногах.
— Какого хуя ты там возишься, сучонок. Сюда неси, быстрее, быстрее, — палач его громко звал, он успел ещё больше опьянеть от жестокости и чувства безнаказанности.
Сиплый бежал им навстречу, переполняемый радостью и счастьем, от игры с человеком. В пасти у него торчал железный прут, он старался бежать как весёлая собака. Он такого обращения с ним, у него окончательно заклинило башню, он полностью вошёл в роль собаки, и поэтому, как делают обычно собаки, с разбегу напрыгнул на палача, его тело виляло, словно он машет хвостом, своими передними лапами он упёрся в грудь палача, оставляя на ней свои кровавые собачьи следы, и в морде он держал палку, и тёрся своей мордой о лицо палача, брызгая на него слюной.
Палач не ожидал такого, он пошатнулся назад, упёрся спиной в металлическую стену гаража, выхватил палку из сиплой морды и начал хуярить ей Сиплого по всем местам. Сиплый же только закрывался руками от тяжёлых железных побоев, кровь лилась потоком из всего собачьего тела, на котором уже оставались красно-синие отметины от прута, рёбра наверное тоже были поломаны, ведь дышать ему становилось с каждым ударом всё труднее и труднее. А палач с неимоверной жестокостью продолжал избивать его, избивать палкой и ногами куда попадёт:
— Ты чё скотина делаешь, я тебе не говорил так делать. А ты себе хули позволяешь, псина облезлая, забыл кто из нас кто, запомни, ты псина, я хозяин, понял, я хозяин, — орал на него палач, продолжая избиение.
От побоев Сиплый лежал почти без движения, весь окровавленный и уставший, похожий на кусок мяса, отрезанный от животного после долгой бойни. Палач оставил его на некоторое время, чтобы немного отдохнуть, набраться сил для дальнейшего избиения, для дальнейшего освобождения земли от всякой падали.
— Дима, у тебя на груди осталась его звериная кровь, это раз, а во-вторых, когда он опёрся о тебя, а ты подался назад, то наступил на говно, и у тебя сейчас правая нога, весь ботинок в говне, — стервозно говорила ему девушка, которая хотела продолжения веселья.
Он посмотрел на свои ноги и охуел от увиденного. На правом ботинке действительно было размазано коричневое собачье дерьмо. На кровь на груди ему было всё равно,
