ванную. Валера, видимо, твердо решил не уходить сегодня без любви...
У меня немного отлегло от сердца: похоже, все в итоге получили, что хотели. Но оставаться в зале одной у меня не было ни малейшего желания, а потому я вернулась в комнату Алеши.
Он уже не спал и с готовностью снова подвинулся, давая мне место. Я прилегла рядом, спиной к нему, и вскоре приятно пригрелась. Но лежать на самом краю узенькой кровати было неудобно, у меня начало затекать плечо и я повернулась на другой бок, так что теперь мы были, как две ложечки в коробке. Неожиданно для самой себя я протянула руку и обняла его, как ребенка, прижавшись к его горячей худенькой спине. Он не вздрогнул, не отодвинулся, словно ждал этого, а наоборот, устроился поудобнее и затих... Но через несколько секунд вдруг повернулся ко мне и наши губы оказались прямо друг против друга. Последовавший поцелуй был очень неумелым, очень долгим и очень нежным... Нежность — это была именно огромная нежность, вдруг нахлынувшая и затопившая меня до основания... Я ласкала его жесткие черные волосы, его узкие плечи, все его маленькое тело. Его худые тонкие пальцы робко, восхищенно касались моей груди. Он зарылся в меня лицом и жадно втянул воздух:
— Это сандал?..
— Да, сандал, — я протянула ему запястье, плотно схваченное душистым браслетом-талисманом, и он прижался губами к моей руке, лихорадочно целуя ее, обжигая дыханием кожу...
Он был неопытен и тороплив, но я поняла это уже после. А тогда все, что он делал, было мне по душе, я думала только о том, как хорошо мне в объятиях этого хрупкого мальчика, и, отдавшись ему, почувствовала легкую радость...
— Сколько же тебе лет, котенок? — спросила я несколько минут спустя.
— Двадцать...
— Двадцать?! А я думала, что совращаю малолетних... Эх ты, Мышонок, — я улыбнулась, потрепав его по волосам.
— Мышонок... Угадала: меня мама всегда тушканчиком зовет, лопоухий потому что.
Он негромко засмеялся. Мышонок — прозвище было для него самое подходящее. Я устроилась поудобнее у него на плече и закрыла глаза, как вдруг противно заскрипела дверь и в комнату снова кто-то вошел. Я с трудом сдержалась, чтобы не подскочить и не заорать: «Валера, мать твою так, да пошел ты на... !» И слава богу, что сдержалась: потому что это был не Валера. Это была голая Сэг собственной персоной. Она опустилась на корточки перед кроватью и потянула меня за рукав.
— Ты... это... пойдем к нам...
— Ты что, Сэг, с ума сошла?! За каким чертом?
— Ну, пойдем... чего ты ломаешься... Такой красивый мужчина тебя приглашает...
Абсурдность происходящего лишила меня даже возможности рассердиться. Я мягко взяла Сэг за плечи, как могла доходчиво объяснила ей, что остаюсь здесь и ни в каких оргиях принимать участия не собираюсь, и сориентировала ее лицом к двери. Она скорбно покачала головой, видимо, поражаясь моей непрактичности — как можно отвергать такого красивого мужчину?! — и ушла восвояси.
Мы с Алешей уже успели задремать, когда дверь заскрипела вновь. Вот теперь это действительно был Валера. Он, выругавшись, грубо тряхнул меня за плечо:
— Ну, ты, целка... Деньги давай.
— Какие еще на хер деньги?!
— На дорогу, какие... Тачку брать буду.
Мужики, способные попросить — тем более, потребовать — денег у женщины, у меня лично не вызывают ничего, кроме омерзения. Да и причин, по которым я должна была бы спонсировать этого отморозка, решительно не наблюдалось. Но возможность наконец от него избавиться, пожалуй, того стоила.
— Сколько тебе надо?
— Триста давай.
— Что-о?!... — от такой наглости я едва не рассмеялась. — Полтинника хватит с тебя?
— Ну, давай полтинник... — согласился он с хмурой покорностью.
Я встала, нащупала в темноте сумочку и кошелек, в котором сиротливо болталось несколько
