проснувшиеся семенники не дают покоя, их безнаказанному праву развращать нежных, девственно робких тринадцати-четырнадцатилетних мальчиков: сколько раз, должно быть, этот самый Вова держал их за сочащийся первой спермой член и, улыбаясь, безжалостно дрочил до первого, больного, пугающего своей неизведанностью оргазма...
М-да, паренек, не смущаясь и не прикрываясь, смело подходит, гордо выпячивая внушительную, весело болтающуюся гроздь — словно предлагая поиграть его членом. Ну, что ж, охотно рад, но для этого я сперва уложу-ка его на кушетку.
Говорю: «Ляг на спину». Сам я усаживаось рядом. Его член сочной сосиской свисает чуть набок. Замечаю шрам, оставленный аппендектомией. Спрашиваю, когда была операция, а сам любуюсь его телом. Плавно вминаю ладонь в его живот, прощупываю печень, кишечник. Ладонь ощущает мощь его пресса, чуть огрублую кожу. Решительно беру в ладонь его член и яйца, отвожу эти сокровища в сторону и прошу раздвинуть ноги. Прощупываю лимфатические узлы в раскрывшейся расщелине по бокам от половых органов. Глаза уловили полускрытый в промежности задний проход.
Теперь парень немного смутился. Мой хуй всей силой напрягся в штанах. Запускаю ладонь глубоко под яйца и начинаю ощупывать его семенники. Какие они у них в этом возрасте крупные и тяжелые от переполняющих, бурлящих гормонов!
Вова слегка ерзает теперь, отдавшись ощущению моих пальцев, скользящих по его яичкам. Ничего, потерпи маленько, ты не то выделываешь с мальчиками! Тихо спрашиваю: «И часто онанируешь?» — Очнулся, смотрит... «А что?» Потом говорит неохотно: «Ну, бывает...» — «А с какого возраста?» — замечаю, что его член начинает шевелиться и быстро наливается молодой кровью. — «А с двенадцати!» — нагловато отвечает он.
Беру его член и сжимаю под головкой, отчего она темнеет и становится тугой. Оттягиваю крайнюю плоть. Как легко она съезжает. Тоненькая нежная кожа, скрывающая чувствительную сердцевину мужского гарпуна. Теперь я поворачиваюсь к нему лицом. Он бесстыдно улыбается...
Совершенно голые, светлокожие, мы с Толиком стоим на коленках друг напротив друга, утопив ноги в простынях и выставив, выпростав навстречу друг другу туго торчащие маслянистые члены. Ничего не говоря, молча, тяжело дыша, мы держим друг друга за такие же как и у этих мальчиков с медкомиссии — разбухшие от гормонов и отлично созревшие яйца. Так мы впервые сгоряча соприкоснулись с сексом. Он пришел ко мне. Член у меня почему-то стоял, и у него тоже стоял, да так, что не заметить нельзя. «Покажи?!» — «А ты, ты тоже?...» — «Угу, да! Давай?» — Мы расстегнули штаны и из-под ткани высунулись мясистые, вожделеющие, набухающие прямо на глазах наши органы... «А давай разденемся догола!» — жарко шепчу я, не узнавая своего голоса.
Толик не раздумывает — «Да, давай! Скидывай одежду!» Это как обморок: я весь поглощен видом его горячего члена. Рубаха съезжает, открывая упругий точеный мускулистый мальчишеский торс. Нам всего по пятнадцать!
Толин член подпрыгивает и упирается в его пупок. «Хххуййй, — шепчу я сладко, — Ох, какой у тебя ху-уй, Толик...» (это бесстыдное «ххххх» флюидами расплывается по комнате полной бликов и солнечных зайчиков, это «хххххуй» — густо-сочно, как крем в эклере, куда — не замечали? — иногда хочется засунуть член. Выебать эклер.
Мы как две змеи, напряженные, раскачиваемся друг перед другом и шипим «хххххуйййй». Нас переполняет сперма, она как в пережатом шланге вода, вот-вот забьет фонтаном...) Он спускает с меня трусы и нежно, едва касаясь, кладет ладонь на мою тугую плоть... Ахх...
Если долго смотреть на возбужденный член, невольно хочется взять его в рот. Толик откидывается назад, и я медленно и нерешительно приближаюсь лицом к его паху, где поверх толстых шариков его яиц гордо выпирает лоснящийся хуй. Я прикасаюсь к налитому гарпуну сухими от волнения губами
