медсестрой на пару отвалили — остались двое. Медсестра застряла в операционной, а парень стал ходить туда-сюда не обращая на меня внимания и занимался своим делом.
Я, наконец, смог рассмотреть его: совсем юнец, наверно — практикант. Он всё ещё был в маске, но — не беда, мне было чем полюбоваться даже так. Пока меня латали, да и после — он всё молчал, не проронил ни слова. Во время операции бывало больновато, но я почти не замечал — смотрел, никак не в силах оторваться от его чудесных, аквамариновых глаз. Такой, не по годам, серьёзный и держится уверенно, с достоинством. Высокий, ладный, несколько субтильный, что называется — аристократически лёгок в кости. Я чаще задышал, при виде его узкой, круглой попки под тонкой тканью и когда он двигался и наклонялся, я разглядел, насколько позволяла его белая одежда, какой он гибкий, стройный... Бывало, когда парень подходил поближе, я видел его руки пианиста — изящные, холёные и ярче, в моих глазах сияло золото его волос, остриженных предельно коротко, под бокс. Стальные «гвоздики» в его ушах мне подарили стойкую надежду.
Надежда эта мне была нужна, как воздух. Я чувствовал в себе мучительный, сердечный стон: я вспомнил Юру. Этот юный врач мучительно напоминал моего друга. Мы были одноклассниками, Юрка — был смелый, умный и весёлый. Я понял, что я гей, когда в него влюбился. Нам было восемнадцать — я решился, но слишком долго думал, как начать... Нас одновременно призвали — из армии мой друг вернулся в цинковом гробу. Я выплакал любовь и очерствел душой — я больше не любил ни разу.
Гляжу в тоске, на практиканта и думаю:
— О, мой создатель, сжалься! Дай мне забыться, я страдаю... Или дай мне утешиться в его объятиях...
Врач скрылся в операционной и там настала тишина. Я посидел ещё немного и так чудовищно раскис, что стало невъебенно тошно. Я их окликнул (типа, хватит меня здесь парить!), но — безрезультатно. Не выдержав, я встал с трудом, направился к операционной и заглянул за дверь. То, что увидел, было плохо:
— Чёрт, гетер... — чуть не прослезился я, скользнув глазами по его руке — костяшки побелели, он вцепился в край операционного стола и ему было, очевидно, очень в кайф. Парень сидел спиной ко мне, на круглой, белой табуретке, а девка-медсестра стояла на коленках и тихо делала ему минет — она почти не шевелилась, мне было ясно, что она пыталась впечатлить красавчика глубиной своей блядской глотки.
Я растерялся, замер и опёрся на дверную ручку. Дверь скрипнула и парень полуобернулся. Конечно, я отпрянул, но поздно — он меня заметил. Вернувшись на свою кушетку, я сел и прислонился к стенке. Мой член был твёрд как камень, но — напрасно, ведь было ясно — мне не светит. Плечо саднило, я сидел в печали.
Минуты через две блядища вышла и смылась вон, за нею вышел парень, но не ушёл. Пройдя мимо меня, он запер дверь предбанника на ключ и вырубил этот поганый, яркий свет. Он подошёл и молча встал передо мной и у меня дыхание перехватило. Я был ему так благодарен, что он не открывал лица — предо мной стоял мой Юрка, мой сладкий сон, мой горький стон...
Я утонул в его глазах, а этот ангел сунул руки под свою хирургическую блузу и явно стал расстёгивать ширинку. Меня всего залило жаром и затрясло, когда он развернулся. Одна моя рука была примотана к груди, свободной — я рванул пижаму, и извлёк свой член. Пацан через плечо подкинул мне резинку — я надел, и видел как он смазал себя чем-то. Я сжал свой ствол, направил и...
Я застонал, не удержался, когда он сел мне на колени, насадившись. Он ухватился за моё запястье, прижал к кушетке и стал двигаться вверх-вниз, второй рукой опёршись о моё колено. Я с наслаждением вдышался в аромат его одеколона — наверно, он недавно брился. Он опускался и меня касалась его мальчишеская кожа — такая гладкая и нежная, как у ребёнка. Я широко раздвинул ноги, желая шире развести и ноги парня — я жаждал взять его поглубже. Не
