изобретательность. Меня всего прошибло тихой судорогой от объяснённой ею перспективы
— Прости-прощай, моя мужская гордость, уверен, что мы расстаёмся ненадолго — я вскорости отправлюсь за тобой... — подумал я и стиснул зубы.
— Мне жаль, тебе сейчас придётся немного потерпеть — анастезиолога не будем звать, ведь он — мужчина и из-за специфики операции, боюсь, у него нервишки сдадут — как-то рассеянно произнесла она и без обиняков взяла мой член резиновой рукой. В другой её руке блеснул красивый скальпель.
Я был в беде и мне хотелось зарыдать, но я решил: — Не стану унижаться — я потеряю член, а может быть и жизнь, но не сломаюсь.
Тварь сжала руку, скальпель поднесла вплотную к коже и говорит, заглядывая мне в глаза:
— Скажешь ему что-нибудь, на прощание?
— Слышь, я устал уже от твоей бабьей болтовни! Что, ждёшь, чтобы я толкнул покоянную речь, умолял не калечить меня? — я через силу усмехнулся.
— Ты даже попробовать не хочешь меня отговорить? Ведь у тебя неплохо язык подвешен, и возможно, он мог бы тебя сейчас спасти... А ведь какая интересная идея! Давай, ты мне, как это называется в народе, отлижешь хорошенько и если я буду довольна, то твой драгоценный пенис останется с тобой. Согласен?
Я презрительно скривился и сплюнул на пол.
— Где твоё чувство юмора, герой-любовник? Я — пошутила! — что ж, начнём...
Сперва она мне там побрила и обработала какой-то дрянью. Закончив, говорит:
— Ты лучше не смотри, тебе так будет легче...
Я, признаюсь, не смог смотреть... Закрыл глаза и чувствую, как скальпель входит, врезается в мою беззащитную плоть.
— О, Господи! Как больно! — думал я, и боль рвалась наружу криком, но я решил: не стану унижаться, не закричу. Она и так кайфует, что режет по живому и увечит. Не стану её радовать и не сломаюсь.
Она довольно долго там возилась и под конец в паху была сплошная боль. Я прокусил губу и стиснув зубы лежал и мне хотелось умереть. Я понял — дело сделано: мой милосердный доктор, сняла перчатку, подошла и стёрла кровь с моей щеки. Я с ненавистью посмотрел в её лицо:
— Как трогательно: я теперь калека и ты решила пожалеть меня?
И тут она мне говорит, а я ушам своим не верю: читаю по губам и по слогам:
— Ты не калека — пенис твой на месте.
— Но ты же резала меня!?
— Ты это заслужил. Клянусь, я собиралась сделать так, как обещала, но твоя выдержка тебя спасла. Да, ты мерзавец, парень, но ты горд и смел. Я передумала, и вместо ампутации сделала тебе обрезание. Будешь говорить своим любовникам, что ты мусульманин-ренегат...
Она так замороченно позырила в мои глаза, торжественно склонилась к моему лицу и бля, благоговейно вцеловалась в мои губы. В руке её был острый скальпель и я противиться поостерёгся. Когда она меня избавила от этой пытки и разогнулась — я немного застремался: её лицо так радикально изменилось, что трудно было и узнать. Её бесячая надменность и холодность свалили вникуда, она смотрела на меня с какой-то странной миной, наверно с восхищением...
— На, пей антибиотик — по инструкции, вот этим мажь три раза в сутки и никакой воды. Последуешь совету — будешь цел. Тебе даже понравится, увидишь!
Три дня спустя я выписался и отчалил.
Я уцелел и мне понравилось, внатуре! Да, выдрочиться стало трудновато, зато теперь я мог подолгу не кончать и слышал экстатические стоны всякий раз, как я кого-нибудь имел.
Я — проклят, братцы, не иначе!
Прошло два месяца и вот — я снова в операционной нашей городской больницы. Я — лесоруб, мы были на делянке. В моё плечо всадили пулю — она прошла навылет. Чья это была пуля — не дознались.
Мне не давали общего наркоза, а обезболивали местно. Я видел всё и всех — бригада состояла из хирурга-бабы, двух медсестёр и парня. Все четверо, как полагается, в своих спецовках и в масках. Когда они закончили, меня ссадили на кушетку у стены в предбаннике у операционнной; хирург-толстуха с
