номер банковского счета. Но действовать вот так явно и нагло — это уже переходит всякие границы. Мои ребята их нашли, но они молчат, как партизаны — ни в чем не признаются и не говорят, кто их нанял.
Я бросил на него подозрительный взгляд. Неужто он и правда моих мужиков вычислил? И так быстро...
— Ты же их видел, да?
Я передернул плечами:
— Там темно было...
— Ну, если их моя охрана успела рассмотреть, думаю, ты и подавно должен был... К тому же, если я правильно понял, эти ребята из твоей бригады, так?
Наверное, я побледнел. Точно, они меня сдали...
— Я сейчас отведу тебя в подвал, — сердце в груди колотилось так, что казалось его удары были слышны на много километров. — Я решил подержать их пока там. Если ты их опознаешь, их переведут в более безопасное место.
Я медленно кивнул.
— И не дрейфь, они тебя не увидят, — он хлопнул меня по плечу.
Мы спустились по лестнице, он толкнул маленькую дверцу, и у меня подкосились ноги. Но я все же сделал над собой усилие и, не подавая вида, прошел следом за ним. Мы подошли к большому окну, за которым в ярко освещенной комнате на стульях сидели трое с мешками на головах и в окровавленной одежде. Их руки были связаны за спинками стульев, а ноги были крепко привязаны к ножкам.
Когда мы вошли, он дал сигнал, и со всех троих одновременно сорвали мешки. Это точно были Костян, Степаныч и Жека, хотя узнать их было сложно — их лица больше напоминали недомятые помидоры.
— Ну что, ты их узнаешь? Это они напали на Милану?
Я кивнул.
И вдруг понял, что только что подписал им смертный приговор. Но я не мог рисковать. Если бы они заговорили, если бы сказали правду, на их месте оказался бы я...
— Вот и ладненько, — с облегчением выдохнул отец Миланы.
— Что... с ними будет? — спросил я прерывающимся голосом.
— Их отвезут в другое место и оставят там, пока они не образумятся и не скажут, кто их нанял, — он пожал плечами.
— А если... — я провел языком по губам, — я скажу...
Он вскинул брови и серьезно посмотрел мне в глаза:
— Откуда ты знаешь?
— Я... слышал их разговор... — я снова облизал губы. — Я с ними выпивал в тот вечер... они и в клуб-то пришли... Это Костяна... бригадира... идея была — подкараулить возле клуба кралю побогаче... и...
— Что «и»?
— Короче, ограбить или похитить и требовать выкуп... Что только на пьяную голову не придумается, да? — я улыбнулся через силу.
— Значит, они сами, — он приложил палец к подбородку и задумчиво посмотрел на мужиков. — В этом есть смысл — если бы их кто-то нанимал, чтобы насолить мне, вряд ли бы они действовали так нагло... Спасибо, Сеня, ты меня успокоил, — он похлопал по моему плечу. — Беги скорее наверх к Милане, и езжайте на этот ее чертов пленэр, а у меня тут еще дела есть.
Я машинально провел рукой по лбу и вытер выступивший на нем холодный пот, когда бегом поднялся по лестнице и пошел по коридору.
С одной стороны, на душе у меня стало легко — теперь никто не расскажет ее папе правду. А с другой, где-то в сердце появился маленький такой гадкий червячок. Он ничего не говорил, не грыз, просто сидел себе в уголку и смотрел на меня укоризненно. Я накрыл его сверху газеткой и заодно выключил свет, чтобы уж наверняка не видеть этот взгляд...
Когда я вышел в прихожую, Милана уже стояла у двери. Рядом с ней стоял сложенный мольберт, в руках она держала легкий складной стульчик и артистическую сумку из яркой ткани на длинном ремешке. Я принял из ее рук стульчик, взял мольберт — при этом она уцепилась за мой локоть — и мы вышли во двор.
Пленэр это вовсе не рисование в уединенном месте, как нам когда-то рассказывали в школе. Это эдакая светская тусовка для золотой молодежи при живописи. Ходят такие напыщенные мальчики, слегка приблядованные девочки и рассуждают об искусстве так, будто им Да Винчи родной дед, а Делакруа и Дали — нелюбимые дядьки. «Как тебе Винни?» — «Хорош, вот только ухо можно было и не
