Радован, стягивая рубашку и откидывая ее в угол, — я прикажу ее наказать, чтобы была попочтительнее.
— Нет, что вы, все ко мне так добры... Даже слишком... Мне неловко от этого...
— Привыкай,... ма хаз, ты мое сокровище, которое я намерен защищать. Если тебе что-то не нравится — только скажи. А платье тебе и правда очень идет, хотя без него тебе гораздо лучше, — снова перешел он на дурашливый тон, чмокая ее раскрасневшееся личико.
Алессия в волнении ломала руки, не зная, как объяснить ему, что именно ей не по нраву. Она — простая девушка, она не привыкла к такому обращению.
— Мой лорд Радо, вы так щедры... Я этого не заслуживаю. Вы даже не берете от меня, чего желаете. Дайте мне тогда какую-нибудь работу, чтобы я не сидела без дела?
— Хм, — удивился Радован, не понимая природы ее переживаний, — это, наверное, можно, я прикажу Каре придумать что-нибудь женское для тебя.
***
Когда они пришли к загону, все приготовления уже были закончены. Колосок благоухал, весь перемазанный пометом своего будущего молочного брата, а кобыла нервно металась по загону, ища своего жеребенка, которого у нее незаметно забрали, как объяснил Сэпп. Алессия волновалась, переживала за малыша, но и подспудно хотела, чтобы кобыла не приняла жеребенка и тот остался с ней. Она гнала эти мысли, глотала слезы и с замиранием сердца смотрела, как Колосок, опасливо пригарцевывает перед кобылой, а та забирает боком, раздувает ноздри, впитывая его запах. К радости притихших зрителей, Колосок уверенно тычется мордой под живот кобылицы, та было дергается, вот-вот лягнет ногами, но вдруг успокаивается и позволяет жеребенку присосаться.
Радован довольно хлопает конюха по плечу, а тот расплывается от такого хозяйского благоволения. Одной Алессии хочется плакать...
***
Ей не из-за чего переживать, но внутри сидит червячок сомнения, подтачивающий ее силы. Радован добр к ней, мягок, ночами прижимаясь к нему, она ощущает себя в безопасности, а просыпаясь от кошмаров, слышит его слова, утешающие ее. Он не торопит ее, лишь его поцелуи с каждым разом становятся жарче, и она привыкает к ним и ждет их. Она привыкает к молчаливо сопровождающей ее повсюду Каре, к Вернону, неотступно следующему тенью, к Волку, которого приставили к ней для безопасности, чтобы она не боялась ходить навестить Колоска, который хоть и крутится постоянно возле кобылицы, но не забыл ее и все также с удовольствием обсасывает пальцы, приносящие лакомство.
Радован гордится ее красотой, наряжает как куклу, выставляет на показ. Она смущенно принимает комплименты от его военачальников, провожающих ее почтительными взглядами. Но не может избавиться от ощущения, что за спиной они смеются над ней, что терпеливо и безразлично ждут ее падения, как и многих других до нее. Она не на своем месте, все кругом кажется ей нереальным, угрожающим. Когда лагерь наконец снимается с места, чтобы двинуться в обратный путь, шатер, ставший всем ее миром, сменяется повозкой — удобной, богатой, но от этого еще более напоминающей золотую клетку.
В ней она едет, невидящими глазами взирая на свой когда-то прекрасный край. Сейчас здесь только выжженные, сухие равнины, да редкие уцелевшие деревушки, где Радован оставляет свои посты. Алессия старается не смотреть, когда в дали начинает блестеть река Виньетка, разливающаяся веселыми порогами на склоне гор, втекая широкой поступью в долину, где она провела детство. Там ничего нет — лишь уцелевшие после пожаров одинокие деревья, лишившиеся листьев. На месте ее деревни — пепелище. Ее страна разрушена, втоптана в грязь, пройдет много и много лет, пока земля снова станет плодоносить. А она, как принцесса, едет с войском завоевателя, отказываясь верить, что именно он всему виной.
Ночью лежа в его объятиях, не в силах вынести этой разрывающей душу боли, она спрашивает, зачем, зачем война так жестока, почему никого не щадит?
Он
