вашему взору, — обещаю я. — Продолжайте свой рассказ. Что было дальше? — А дальше было вот что. Туаннета взирала на его огурчик, как я сейчас на твой, и вывела пасынка из комнаты, даже не обменявшись с ним парой слов. Не то что я, — говорю тебе, всё говорю и ничего решительно не делаю, чтобы пресечь твои домогания. Да мне вот вывести тебя некуда. — Что ж было потом? — Tyaннeтa приводит его к себе в комнату и запирает дверь на задвижку. Кстати, а наша дверь заперта? Дай пойду взгляну. — Я сам взгляну. Не прерывайтесь. — Продолжаю. Пасынка охватил страх, ему захотелось удрать, скрыться с глаз мачехи. И, не придумав ничего лучшего, он ныряет в кровать и забивается под одеяло. Но напрасно. Будучи, как я уже говорила, бабой довольно любвеобильной, Туаннета не смогла не заметить достоинств соблазнителя. — Что вы имеете в виду, говоря о достоинствах, Татьяна Николаевна? — Я имею в виду то, что держу сейчас в своих руках... Но вернёмся к нашей Таунетте. Она догадалась о причине страха своего пасынка и постаралась его успокоить: «Нет, мальчик мой дорогой, нет, мой дружок, — утешно запричитала она. — От меня тебе не будет никакого вреда». Не поверив в её искренность и не покидая своего места, он суёт голову под подушку. Тогда она сама наклонилась и протянула руки под одеяло, чтобы вытащить его. Мальчик попытался забиться подальше, но всё напрасно, — она схватила его. Ты спросишь — за что? За какую часть тела? Правильно. За огурец. Сопротивляться больше не было смысла, и он вылезает. Она притягивает его к себе, как я тебя сейчас, продолжая держать за причинное место. Смущение от того, что он предстал перед Туанeтrой, так сказать, в первозданном виде, не помешало ему удивиться, обнаружив, что она тоже голая, хотя ещё мгновение назад была одета, если и не благопристойно, то, по крайней мере, самое необходимое было прикрыто. — Как и вы сейчас. Не так ли? — Да, но только с той разницей, что твою тётушку оголил её племянничек, а Туанетта совершила это сама. А так как она не отпускала его, огурец в её руке обрёл свою прежнюю силу и твёрдость, которую, было, утратил от страха. Опасения уступили место страсти при виде обнаженной Tyaнeтты. — Она небось спросила: «Ты больше не будешь помышлять о Сюзон?» — Не помню таких подробностей, но помню, что теперь его занимала лишь женщина, сидевшая передо ним, а в особенности некое обрамлённое пушком место на ней... Да, да, миленький, как у меня!... Tyaнeттa продолжала держать его за огурец, же смотрел на её лоно. И что же сделала эта бесстыдница? Потянула его на свою кровать, и благодаря этому движению он оказался на ней... Вот так, как мы с тобой! И говорит, целуя в щёчку: «Ну же, мой дурачок, оседлай меня, не бойся!... Вставь его!» И он, также как и ты сейчас. не заставил себя просить дважды и не без проворства подчинился. И едва только довольно легко вонзился в неё, правда, в отличие от тебя, если верить романисту, по самую рукоять и наверно до самого её донышка, как она удовлетворённо вздохнула и произнесла: «Да, вот так! Хорошо!» — Это только её слова или ваши тоже. — И мои тоже, признаюсь. — Что было потом? — Уже подготовленный благодаря прелюдии, исполненной на пару с Сюзон, пасынок снова окунулся в водоворот наслаждения. Но ты, пожалуйста, не торопись. Не следуй его примеру, ибо, когда у него наступило излияние, оно оказалось столь обильным, что он чуть не упал в обморок, как раньше Сюзон. Не надо раньше срока падать на меня бездыханным, как пасынок на свою простушку мачеху... — Постараюсь, Татьяна Николаевна. — Ну и молодец. Жалко только, что цветы твоей невинности достались не мне... Признайся, кто же с таким необыкновенным проворством сумел сделать это? Молчишь? — Вы лучше, пока я не кончил, закончите свой пересказ истории с Туанеттой... — Чего там пересказывать? Ну и
