прикладом уебать могу так, что мало не покажется...
— Только ты же понимаешь, — с улыбкой говорит он, — что я тебя в бараний рог скручу раньше, чем ты сумеешь хорошенько замахнуться.
Черт, а ведь он прав! У него и руки подлиннее, и места для маневра больше...
— Давай сделаем вот что, — говорит он и опускает руки. — Ты сейчас ставишь свою железяку на пол, перестаешь на меня кричать, а я осматриваю твою ногу и перевязываю ее.
Мозгами-то я понимаю, что сейчас это самое разумное, но что-то глубоко внутри противится очевидности такого решения. Поставить автомат и лишиться такого мизерного преимущества? Пф, вот еще!
— Решайся, детка, — подбадривает он и шагает ко мне.
— Стоять! — выкрикиваю и машинально жму на спусковой крючок. И закрываю глаза.
Тихий щелчок, и в следующую секунду сильный рывок опрокидывает меня на стену за спиной. Падая, выпускаю автомат из рук. Лязг металла по бетону. Еще мгновение, и теплые заботливые руки уже скользят по моей раненой ноге, и что-то холодное и мокрое льется на мою царапину.
Открываю один глаз и внимательно наблюдаю за его движениями.
— Меня зовут Ник, Ник Прайс, — говорит он, продолжая смывать запекшуюся кровь и грязь с моей ноги.
— Лора, — отвечаю глухо, потому что при виде того, как он щедро льет на мою рану воду, у меня пересыхает в горле.
— Очень приятно, Лора, — улыбается.
Теперь на фоне дверного проема я вижу не только его внушительнее бицепсы, но и правильный профиль, волевой подбородок, чуть выступающие надбровные дуги, высокий лоб.
— Разведка? — спрашиваю.
Он молча кивает.
— А ты из десанта, да? — ухмыляется.
— Смешно, — тяжело вздыхаю.
Десант — моя голубая мечта. Форма не в пример нашей, операции — не в говне барахтаться, а чистенько спускаться на парашютике. Вот только смертность у них там выше, но и героев больше — медалями обвешивают всех, кто сумел вернуться.
Нет, мы пехота. Жизнь не сахар, зато — жизнь. Конечно, иногда нас бросают под танки, но увернуться от гусениц все же проще, чем от пули снайпера. Десант уничтожают точечно, нас — всем скопом. Поэтому у десанта шансов куда меньше, чем у нас. Но в этот раз, в этой мясорубке, досталось и им, и нам. И в первую очередь нам — шквальный огонь, это вам не танки...
Ник вдруг припадает к моей ноге губами. Я дергаюсь, но он не дает мне отстраниться. Какое странное и приятное чувство — прохладный влажный язык нежно слизывает остатки крови, а мягкие бархатистые губы массируют кожу вокруг раны. М-м-м...
— Ты такая горячая, — вдруг выдыхает он почти мне в ухо. Я вздрагиваю и отстраняюсь. — У тебя температуры нет? — и заботливо прикасается губами к моему лбу.
И я таю... В буквальном смысле расплываюсь по грязному полу и...
Его лицо напоминает божий лик в каком-то православном монастыре — оно сурово, хмуро, тревожно и обрамлено светящимся ореолом.
— Я вколол тебе жаропонижающее, — говорит он угрюмо. — Надо бы антибиотик, но у меня нет. Так что, как стемнеет, помогу тебе добраться до госпиталя... Ты как в следующий раз соберешься отъезжать, хоть предупреждай...
Улыбаюсь и киваю. Его лицо так близко. Прикрываю глаза. Так близко, что аж больно смотреть...
Хлесткий удар по щеке:
— Ты как? — он встряхивает меня за плечи.
И вот тут-то я не выдерживаю — вытягиваю руки, обнимаю его и тяну на себя.
Он смотрит на меня в недоумении. Вроде как напрягает плечи, а потом...
Я тону в его губах. Они такие сладкие, будто обмазаны медом. А язык — я всегда думала, что целоваться с языком это гадко. Но с ним мне не гадко — его язык мягкий и пупырчатый, а слюна совсем не отвратительная, даже очень вкусная. А еще его язык такой проворный — он уже заполнил весь мой рот и, кажется, останавливаться не намерен.
И руки — они уже во всю шарят по моему телу. Это немного щекотно, но очень приятно. И я прямо чувствую, как на моих форменных штанах расползается пятно моих соков.
Его язык
