шести, как в 19 веке, здесь пользовались лампадами и свечами.
Но по-моему,... мама ощущала на себе мой изучающий взгляд, а может вдруг почувствовала во мне угрозу для себя.
Она поднялась с лавки, мол, всё-таки поздно уже.
В темноте я только различал её силуэт лёгкого белоснежного платья мамы.
— Ой... , — вроде как напоследок хихикнула она, — ну, и пьяна же я... Давненько уже так не усугубляла алкоголем... Спать, чувствую, будем крепко сегодня... Так... Мне надо ещё на кузне прибраться и душ принять... м... А этот местный напиток, как его? Мне он понравился..
— Кедровка, мам... — подсказал я, и сам чувствуя, как в голове приятно шумит от выпитого, — местный самогон... Андреевич знаток в этом деле. Мам, подожди..
Она остановилась уже у самой двери, обернувшись ко мне. Всё... это был бросок Охотника. Но она этого ещё не поняла.
Непринуждённо, хоть меня и била дрожь от крайнего возбуждения я подошёл к ней:
— Мам, посмотри, ты вроде плечо испачкала... , — я положил свои ладони на её обнажённые плечи, чувствуя пальцами какая у неё горячая и нежная кожа.
— Что? Где?
Мои руки плавно поехали вниз с её плеч, нарочито не спеша, стаскивая с них и тонкие лямки её платья.
Кровь забурлила в моих жилах. Я был полностью во власти моих страстей и ни о чём уже не думал.
Я наслаждался каждой секундой происходящего, наблюдая за тем, как меняется её лицо. Наверное, паук, сидя в своей паутине, испытывает нечто подобное, наблюдая за очередной мухой, попавшейся в его сети.
Её упругие мягкие груди, выпущенные из плена платья, волнительно заколыхались. Мама замерла, не понимая, что происходит. А я не удержался и тут де положил ладонь на её грудь, сжимая ладонью сочную плоть и нащупывая пальцами большой сосок. Это было неописуемое чувство.
А мама только испуганно хлопала глазами. Я медленно запустил руку в её пышные пушистые волосы, прекрасно осознавая, что долго её удивление и шок не продлятся.
— Игорь... Что... , — она просто задохнулась от переизбытка чувств, не в силах поверить в происходящее.
— Тише, ты, дурочка, детей разбудишь, — нежно и мягко сказал я и приник к её губам. Она было дёрнулась, но моя рука в её волосах крепко держала её голову в капкане.
Её мягкие и сочные губы были такими сладкими на вкус. Я смачно сосал их, глядя, как всё более распахиваются от испуга и удивления её глаза. Да, что-то она туго соображает. Хотя её понять тоже можно, врубиться в такое, вот так сразу любой матери будет нелегко. Я засунул язык глубоко в её рот, прижимая мать своим телом к стене дома. Моя рука мяла и сжимала её грудь. Это было офигенно классно. Ощущать в своей руке нежно женскую плоть. Её тело обмякшее и безвольное, дрожало, что осиновый лист. Её запах дурманил меня. Я даже застонал от кайфа. Как долго я уже не целовал женщину... И мне на самом деле сейчас было наплевать, что эта женщина моя мать, — муки совести совсем не терзали мою душу.
Но всё-таки мама, наконец, собралась духом. Я почувствовал, как напряглось её тело, и она завертела головой, ойкнув от боли, — моя рука цепко держала её за волосы.
— Игорёша... Игоррёша... , — забилась мать в моих объятиях, лопоча моё имя, словно испуганная девственница, — что ты... что ты..
— Тише, тише... — тихо, как можно мягче прошептал я, на всякий случай покрепче сжимая в кулаке большой пучок её белокурых волос.
Я сжал ладонью её грудь, приподнимая её наверх и склонив голову, припал губами к большому соску, посасывая и смакуя его на вкус.
Мама захныкала. Она вспомнила, что у неё есть руки и её ладони уже упирались мне в голову. Она слабо пыталась оттолкнуть меня от себя.
— Да, что ты делаешь?, — воскликнула она в совершеннейшем смятении, — Игорь! Отпусти меня!
Её платьице болталось на её ещё по — девичьи стройных бёдрах и я с удовольствием провёл рукой по её
