многострадального уха. Кончик языка проник в него глубже и задвигался волнообразно.
— Пожа... пожа... хватит!
Недоумённый взгляд, коварно-соблазнительная улыбка.
— Хватит?... Это точно?...
Губы возле моих губ, тёмно-розовые, мягкие, нежные, горячие...
Ах ты ж чёрт, чтоб мне вывалиться из этого самого окна прямо сейчас!
Я жадно накрыл её губы своими губами, буквально впился в них зубами, ворвался языком в рот, хищно и нетерпеливо.
Это был совершенно ненормальный поцелуй с любой точки зрения. Хотя бы потому, что он довёл меня до такого неистовства, что я утратил контроль над собой и ситуацией, не отдавая себе отчёта ни в чём. Я даже не помню, что происходило в течение тех едва ли не десяти минут, что мы провели, терзая друг дружку языками, зубами и губами. По-моему, оторвался я от неё только потому, что чуть не задохнулся.
— Ты сумасшедшая?
Она улыбнулась. Расстегнула воротник моей куртки и медленно развязала шарф. Мой возбуждённый мозг не сразу понял, что это такое она делает, но как только понял, сразу же послал истерически глупые сигналы частям моего не менее возбуждённого тела. То есть я задёргался и заупирался в неё руками, стараясь при этом не привлекать внимания.
— Нет, нет, нет, я знаю прекрасно, что ты задумала! — зашептал я нервно, но возбуждённо.
— И что же я задумала? — спросила она рассеянно. При этом продолжая развязывать мой шарф.
— Не делай этого! — сказал я довольно некстати и совершенно неубедительно. — Это будет уже слишком...
Шарф соскользнул с моей шеи, обнажая кожу.
— ... и очень, очень невовремя...
Кончик носа коснулся моей шеи.
— ... правда, и чересчур, сверх меры...
Влажный язык пробежал вверх от основания шеи к уху.
— ... при... ай... не надо... приятно...
Губы захватили кожу, помяли немного и выпустили. И снова, дальше и ниже. Поцелуй прямо возле ключицы, жаркий и влажный. А потом снова язык... то щекочущим кончиком, то всей шириной...
— ... не... нет... здесь ведь... люди... ох... и... Ммм...
В тот момент, когда из меня вместо слов вырвался это смешное «ох», я проиграл, хотя и до этого не особенно выигрывал.
Возможно, мы не волновали немногих дремлющих в ожидании своей остановки людей, но вот люди вокруг точно не интересовали её. А я... мне уже было всё равно.
Я сдался, а точнее, отдался на милость победительницы. Полностью. С этого момента всё, что я делал, так это вытягивал шею, подставляя её горячим ласкающим губам и (ну, помимо покраснения и побледнения в зависимости от интенсивности ласк и всё усиливающегося напряжения в области ширинки джинсов), млел и страдальчески морщился, стараясь не стонать в голос.
А она была коварна. Добившись моей безоговорочной капитуляции, она начала дразниться, что доводило меня и вовсе до белого каления. Она щекотала шею кончиком языка. Дышала на неё и игриво дула, обжигая то холодом, то теплом, а затем вдруг впивалась в кожу жадными сосущими поцелуями, от которых у меня непроизвольно сжимались пальцы. Через несколько минут я дошёл до такого состояния, что почти перестал воспринимать окружающий нас мир — всё сосредоточилось на зудящей от страшного возбуждения шее, коже вокруг уха, самом ухе, искусанном с особой нежностью, зализанном и обцелованном, и на её руке, незаметно оказавшейся у меня под свитером и футболкой.
Рука нащупывала пряжку ремня. Это была очень быстрая рука — через несколько секунд она уже тянула язычок молнии вниз, а ещё через несколько ... сжимала пульсирующий член, возбуждённый практически до болезненного состояния.
Я сжал зубы, тяжело дыша.
Она встревоженно потянулась к моим губам. Обвела их языком по контуру, провела кончиком языка между ними и, раздвинув послушно разжавшиеся зубы, ввела его в рот. Я засосал его с жадностью, яростно лаская своим языком, увлекаясь поцелуем
