Смеющийся над её попытками, он решительно взял веник из её рук и указал ей на лавку. Она вдруг застеснялась своего открытого купальника,... больше показывающего, чем скрывающего, и отступила. Он по-отцовски настойчиво уложил её и протянул горячими ветками по спине. Лада проклинала свои веревочки, скрытые в ложбинке ягодиц, и свой беспомощный, напоказ голый вид, так нравящийся Максиму и ей самой, демонстрирующий в самом выгодном свете её тренированную фигуру. Она терпела удары, становящиеся сильнее, как нарочно, по попе, и позже по спине, боясь, что расстегнется замок лифчика. Потом он деловито перевернул её и стал похлопывать по груди и животу, подшучивая над ней, закрывающейся руками. Исхлестав ей ноги и заставив задыхаться от жара парной, он внезапно сел, прижавшись к ней бедром и обняв за талию, и предложил выслушать его внимательно.
Он так аргументированно развивал свою мысль, не давая ей шанса прервать его и вставить хоть слово, что Лада молчала в течение всей его речи. Она пораженно услышала, что он уже не молод и чуть не потерял сына на её глазах. Что он не верит в полное излечение Максима и стремление того к здоровому образу жизни впоследствии. Что ему тяжело осознавать свое потенциальное одиночество и потерю смысла жизни. Что он винит себя во всем случившемся с сыном и с ним самим. Что единственный выход из этого тупика, на его взгляд, — в рождении других его детей, хотя бы для начала одного, но обязательно мальчика, чтоб стал наследником его дела. Что он уверен, что сможет поднять их до того, как отойдет от бизнеса. И уж в чем он убежден абсолютно, так это в том, что на всю жизнь обеспечит женщину — мать его поздних детей и будет ей признателен. — Ну так как, Лада? — спросил он совсем так же, как и его сын спрашивал, когда ждал от неё поддержки и понимания.
Жар парной становился нестерпимым, тело Лады — вялым, мысли то путались, то приобретали пугающую ясность. Она не хотела признаваться себе, что догадалась в середине разговора о финале и в продолжение его мучительно обдумывала ответ. И этот ответ, как сложное уравнение, никак не приходил к общему знаменателю, в котором ей не удавалось свести воедино двух интересующихся ею мужчин или выбрать одного из них. Его рука хозяйски поглаживала ей бок, он отвел взгляд от её растерянного лица и почти собственнически осмотрел вспотевшее тело, переведя руку на бедро, накрыв веревочку стрингов. Теребя скрутившуюся ткань, он прибавил, что видит её в похожем положении, потерявшую все, если Максим не вытянет. Он будто догадался, что она и сама часто думала над этим, бесконечно поздравляя себя хотя бы за своевременную покупку квартиры. Она нравится ему — не умолкал Р. М. — и его предложение в её интересах тоже: ведь она, как ему кажется, не отказалась бы от щедрого пожизненного спонсора, искренне благодарного и в дальнейшем привязанного к ней. «Как к дочери» он не прибавил, посчитав это глупостью. Они ведь хорошо понимают друг друга и могут неплохо поладить. Вставшей и направившейся к двери Ладе он произнес в спину, что его предложение, прими она его, никоим образом не свяжет её ни теперь, ни в будущем: получив все, она останется свободной и вольной распоряжаться своей жизнью. Молча выслушав потрясшее её предложение, она толкнула дверь удушающей парилки и встала под холодный душ. Уже то, что она не отказалась поспешно и не задала кучу вопросов, можно было считать хорошим знаком, решил он.
Вдруг заболела голова, не беспокоившая её даже в период комы Максима. Вереница мыслей, от самых неожиданных и шальных до здравых, заставляла стучать в висках, вызывая пульсирующий спазм. Внутреннее сознание указывало на принятие благородного, такого единственно верного решения, оставляющего её в ряду порядочных людей. Но проклятый червь сомнения без устали подтачивал эту нетвердую веру в беззаботное будущее и заставлял колебаться потерявшую
