— говорит он, глядя на меня.
Он произносит «спокойной ночи» так, словно спрашивает, спать ли ему или в спальне меня ждать... ах, Эдик! Сын моего армейского друга — младшего сержанта Васи... я смотрю Эдику в глаза, и мне хочется думать, что он готов... и не просто готов, а он хочет, желает, ждёт продолжения секса со мной... а почему, собственно, так — именно так! — я не могу думать? Разве этот парень, который нравится мне всё больше и больше, не сказал сегодня, бесхитростно глядя мне в глаза, что я ему нравлюсь — нравлюсь тоже? Всем хочется любви — такой, как у Ромео и Джульетты... причём, такой любви хочется даже тем, кто пьесу автора восхитительных сонетов никогда не читал, — всем хочется любви — фантастической, всепоглощающей, неповторимой! Но разве согревающая душу искренняя, ничем не замутнённая симпатия — человеческая симпатия — недостаточна для того, чтобы почувствовать, что ты в этом мире не одинок?
— Спокойной ночи, Эдик, — говорю я. — Спи, если больше ничем заниматься не хочешь... а я посижу ещё немного.
Эдик, кивнув-улыбнувшись, выходит из кухни-гостиной, а я наливаю себе ещё рюмку — последнюю... а может быть, предпоследнюю, — я пью сегодня, совершенно не пьянея... Во вторник я улетаю в Европу — договариваться о продлении деловых контактов с европейскими партнёрами, а поскольку к предстоящим переговорам всё готово, всё просчитано и предусмотрено, я имею полное право чуть-чуть расслабиться, — глядя в лежащий передо мной дембельский альбом, я думаю об Эдике... «спи, если больше ничем заниматься не хочешь» — сказал я Эдику, и он в ответ на эти слова кивнул-улыбнулся... а что он должен был сделать в ответ? Сказать мне, что он сейчас хочет не спать, а трахаться? Может быть, хочет... а может — не хочет, — я думаю об Эдике, и поглупевшее моё сердце, как у мальчишки в весенних сумерках, жарко плавится от любви... «а на улице мальчик сопливый... воздух поджарен и сух... мальчик такой счастливый...», — когда-то, в задроченной юности, я с удовольствием читал стихи, и вот какие-то строчки остались в памяти — какие-то строчки и даже строфы я помню до сих пор... «мальчик такой счастливый...» — кто б тогда мог подумать-предположить, что жизнь моя свяжется с бизнесом?... Я думаю об Эдике, лежащем сейчас в моей постели, а с чуть пожелтевшей фотографии из незабытого прошлого на меня беспечно смотрит его будущий отец — младший сержант Вася, — моё прошлое и настоящее удивительным образом соединились, непредсказуемо переплелись-сплавились... и, глядя на фотографию чуть смазливого парня в сержантской форме, я невольно думаю о том, ч т о могло бы случиться-произойти, если б Эдик не поспешил мне сказать, что подобный альбом он уже видел... ведь мог же он, в этом не признаваясь, указать на фотографию своего отца? Мог... ещё как мог! — указать не в контексте поставленной мною задачи, а сделать это исключительно для того, чтоб узнать-услышать что-либо о своём отце из уст того, с кем вместе его отец когда-то служил... «он?» — мог бы спросить меня Эдик, и я, ни о чём не догадываясь, ничего не подозревая, ответил бы... я бы ответил утвердительно: «Да, Эдик, правильно... ты угадал! — сказал бы я. — Это и есть тот самый парень, с которым я классно трахался в армии... бонус твой!» Сказал бы я так, и — ... что было бы дальше? Сумел бы Эдик, услышав, что его отец и я когда-то были сексуальными партнёрами, сохранить хладнокровие? Я не знаю... я только знаю, Эдик, что нам обоим — и мне, и беззаботно смотрящему с фотографии парню в форме младшего сержанта, который тогда ещё не был твоим отцом — было во время совместной службы одинаково в кайф друг друга натягивать-трахать... это я, Эдик, знаю — во всех подробностях помню — точно!
Стоя под душем, я думаю о том, что за всё то время, что я трахаю Эдика, сам Эдик — за исключением дня
