взирал на Зайца как бы свысока, наслаждаясь произведённым эффектом, в то время как во взгляде Зайца, уличенного «в неподобающем для мужчины занятии», замер-застыл кроткий ужас... Брюки Зайца были расстегнуты, резинка трусов была заведена под яйца, так что всё его молодое хозяйство было, словно на выставке, выставлено наружу: яйца, непроизвольно подтянутые кверху, как это нередко случается при половом возбуждении, были хотя и не очень крупные, но, рельефно обтекаемые утончившейся кожей мошонки, выглядели выпукло, классически продолговато, а потому вполне достойно — весомо и зримо; волосы на лобке были густые и, наверное, длинные, поскольку они невольно закручивались вправо-влево шелковистыми на вид колечками, в то время как сам живот был, словно у подростка, совершенно чист — густой волосяной покров срезался вверху ровной горизонтальной линией, и на плоском животе выше этой линии не было ни «тёщиной дорожки», ни хотя бы малейших признаков какой-либо другой растительности в виде сиротливо выросших одиноких волосков; сам же член, который Заяц по-прежнему сжимал в кулаке, был этим самым кулаком на две трети скрыт, но именно на две трети — ещё одна треть возбуждённо торчащего члена, не охваченная свёрнутой в трубку ладонью, заканчивалась чуть продолговатой, вишнёво-сочной залупившейся головкой, на самом кончике которой перламутрово блестела выступившая капелька клейкой смазки, то есть член у рядового Зайца в состоянии боевого стояния был вполне приличный, длинный и толстый, так что его, если вдуматься-разобраться, не стыдно было и показать — продемонстрировать посторонним... что, собственно, Заяц и делал — сам того не желая, — секунду-другую они, Архип и Заяц, молча смотрели друг другу в глаза, но уже в следующую секунду Архип, невольно скользнув глазами вниз, самым естественным образом устремил свой взгляд на Зайцево хозяйство — и Заяц, выходя из состояния ступора, инстинктивно реагируя на этот чужой, праздно любопытствующий взгляд, тут же судорожно дёрнулся, с запоздалой торопливостью пытаясь убрать, спрятать-скрыть своё обнаженное хозяйство в штаны.
— Ку-у-да-а? — невольно реагирую на стремление Зайца уничтожить улики, наглядно свидетельствующие о его столь «позорном занятии», напористо проговорил-пропел Архип, одновременно с этим цепко хватая Зайца за член. — Стоять!
Архип проворно обхватил возбуждённый член Зайца вовсе не потому, что когда-либо он хотел или думал сделать нечто подобное, и уж тем более не потому он с живостью схватил парня за член, что о чем-то подобном он когда-либо втайне мечтал-фантазировал, а тут — подвернулся вполне подходящий момент, и он не замедлил этим моментом воспользоваться, — нет, этот жест, безотчетно спонтанный и потому совершенно непреднамеренный, в момент своего совершения напрочь лишенный какого-либо внятно осознаваемого эротизма, был продиктован исключительно одним-единственным желанием — не дать салабону Зайцу, случайно застигнутому за т а к и м занятием, скрыть-замести следы... что именно он будет делать дальше с этими «следами», наглядно представленными в виде расстегнутых брюк с извлечённым из них хозяйством, Архип еще не знал сам, но одно он сообразил верно: если бы Заяц без всяких внешних помех привёл бы свой внешний вид в повседневное состояние, то эффективность от неизбежно грозившей ему «воспитательной беседы» явно бы снизилась — без наглядных улик эффективность «воспитательной беседы» однозначно оказалась бы не той.
Между тем, возбуждённый член Зайца — волнующе крупный, горячий и твёрдый — так органично вписался в кулак Архипа, что Архип, сжимая его, невольно почувствовал... нет, это было еще не сексуальное возбуждение и уж тем более не конкретное сексуальное желание, а всего лишь смутное чувство странной приятности — оно, это странное чувство, шло из
