срываются — так говорят-угрожают либо те, кто уже имеет опыт однополого секса и хочет-мечтает его повторить, либо те, кто к такому сексу бессознательно стремится — о таком сексе думает-помышляет... другое дело, что в туалете никто — ни Баклан, ни Кох, ни Заяц, ни даже сам Архип, пообещавший Коху «по полной программе» — ничего о вербальном проявлении импульсов, вольно или невольно устремляемых на свой собственный пол, не знали, и потому угрозу, прозвучавшую из уст Архипа, можно было воспринять как фигуру речи, и не более того; а между тем, ныне прочно вышедший из моды пролетарский писатель когда-то говорил-утверждал: «Как можно не верить человеку? Даже если и видишь — врёт он, верь ему, то есть слушай и старайся понять, почему он врёт» — и хотя сам писатель-буревестник по причине превращения пролетариата, строившего когда-то фабрики и заводы, в одноразовый электорат, жующий импортное сено, перестал быть актуальным, эти слова буревестника применительно к неосуществляемым, но постоянно звучащим угрозам типа «раком поставлю» или «выебу» были в общем и целом вполне уместны; «старайся понять» — хороший совет... и к угрозе Архипа в адрес Коха эти слова тоже вполне подходили, — никогда еще Архип никому не грозил в форме «вербального гомосексуализма».
— Именно это ты понял? — уточнил Архип, сверля Коха взглядом.
— Да, — отозвался Кох, лишь бы быстрее покончить со столь неожиданной — неприятно унизительной — для себя ситуацией; никто никогда его не трогал, и вдруг — на тебе... этот Архип как с цепи сорвался!
— Ну, молодец... — Архип усмехнулся. — Заяц, отбой! А ты — за работу! И смотри, бля... к утру успей! Или — готовь вазелин... с ним, говорят, не так больно, — Архип, говоря это, ещё раз усмехнулся, с презрением глядя на Коха.
Заяц, не вынуждая Архипа повторять ему дважды «отбой», пулей вылетел из туалета... хрен их здесь разберёт, кто кого имеет-трахает, — для Димы Зайца, после бестолкового ... и не очень внятного курса молодого бойца, который он в ускоренном виде прошел всего за неделю, это была третья ночь в казарме настоящей роты, и сразу — столько событий... когда Архип, торопясь из туалета с зажатым в кулаке «Кремом для смягчения и увлажнения кожи» сказал, чтобы он, Заяц, из туалета не высовывался, Заяц решил, что Архип пошел трахать Коха-Шланга... а что ещё оставалось думать? Возбуждённый Архип, дважды вставивший ему в рот во время второго появления в туалете, не стал в рот кончать, а, велев ему, Зайцу, из туалета не выходить, сам поторопился в спальное отделение... при этом Архип сказал, что он пошел спать, но именно в это Зайцу верилось меньше всего: с возбуждённо торчащим членом — спать? И потом — этот крем... возбуждённый солдат-старослужащий в ночной казарме с кремом в руке — это как? В контексте происходящего всё это поневоле заставляло думать, что всё это неспроста, и по мере того, как Заяц об этом думал... то есть, он думал обо всём сразу: о своих собственных ощущениях, о возбуждённых членах парней-старослужащих, которые он сосал, о креме, который, наверное, можно использовать-применять вместо вазелина, о словах Архипа, сказавшего, что если он, Заяц, будет себя хорошо вести, то... он думал о том, что, отсосав или даже подставив зад, парень не делается хуже, потому что сами по себе эти факты ещё ничего не значат и ни о чём не свидетельствуют, — значимо здесь совсем другое... становятся эти факты известными для других или, наоборот, другие об этом не только не знают, но даже не догадываются — вот что в действительности важно и значимо, потому что именно от этого зависит, станешь ты «пидарасом» или нет... получалось, что, следуя этой логике дальше, можно было один раз взять в рот, причем сделать это не по своей воле, а вынужденно — и ты автоматически попадал в разряд презираемых и гонимых, а можно
