по себе тащится — вне зависимости от системы. Но это уже клиника, и таких — единицы. А в массе своей — все остальные, которые...
— В массе своей — тащатся все, — перебивая Юрчика, ёрничает Максим. — А те, кто не тащится...
— Те, кто не тащится, служат на данный момент в роте молодого пополнения, — перебивая Максима, флегматично произносит Артём. Ловким щелчком он отправляет окурок в стоящую у входа в казарму урну. — Всё, парни, идём на поверку! Еще будет время — договорим...
Сержанты гурьбой появляются в казарме — аккурат в тот момент, когда дневальный, стоящий у тумбочки, громко и вместе с тем неуверенно, срываясь на фальцет, кричит, глядя перед собой оловянными глазами:
— На вечернюю поверку — становись!
Из канцелярии бесшумно выходит капитан — командир роты молодого пополнения.
— Первое отделение... второе отделение... третье... на вечернюю поверку... становись! — дублируя прозвучавшую команду, упруго бьют по ушам сержантские голоса.
В роте молодого пополнения чуть больше полусотни парней — белобрысых и смуглых, миловидных и невзрачных; энергичных и тихих, неуклюжих и ловких, простоватых и смекалистых — самых разных, и у каждого из них за плечами уже есть своя, ни на чью другую не похожая жизнь, в которой были друзья и девчонки, подростковые жгучие тайны, обретения и утраты, мечты и планы, однако теперь — здесь и сейчас — это никого не интересует: они все — будущие солдаты, и это определяет их жизнь; состоит рота из двух взводов, в каждом из которых по три отделения, и к каждому отделению прикомандировано по сержанту, — таким образом, в каждом отделении по десятку будущих солдат, а в самой роте около десятка сержантов, включая двух сержантов — командиров взводов; командует ротой немолодой маленький капитан с каким-то серым, стёртым, совершенно не запоминающимся лицом, и каждому, кто на него смотрит, невольно кажется, что всё это — и офицерская форма, и командирская должность — ему давно и необратимо в тягость; зато сержанты, прикомандированные к будущим солдатам в качестве командиров-наставников, чувствуют себя на подъеме — сержанты ощущают себя превосходно, и истоки этого превосходства заключаются в той роли, какая им отведена: они, сержанты-наставники, половина которых этой весной уходит на дембель, по возрасту старше парней, только что призвавшихся, на полтора-два года, но здесь, в армии, этот отрезок времени в полтора-два года значит неизмеримо много, — у одних, повестками только что оторванных от мам, друзей и девчонок, всё только-только начинается, всё ещё впереди, и их армейское будущее зыбко и непредсказуемо, а другие, уже заматеревшие, смотрят на окружающий их армейский мир спокойно и уверенно, и эта спокойная уверенность присутствует буквально во всём — в несуетливо вальяжных либо четких, до автоматизма отработанных движениях, в понимающих взглядах, в жестах, в интонациях голосов, — между первыми и вторыми разница в возрасте практически ничтожна, но одни, одинаково стриженые, ещё одинаково неразличимые, кажутся мальчишками, мальчиками, подростками,... в то время как другие, службу свою завершающие, являются мужчинами, — власть одних парней над другими в роте молодого пополнения жестко регламентирована Уставом, и вместе с тем эта власть — власть одних парней над другими — в разнообразнейших проявлениях повседневного сосуществования практически безгранична; вопрос лишь в том, кто и как этой властью распоряжается...
— Рота, отбой!
«Отделение, отбой!» — громко, словно друг с другом соревнуясь, властными голосами командуют одни парни, и другие парни, безропотно подчиняясь, торопливо, но еще недостаточно умело срывают с себя военную форму, суетливо укладывают её на стоящие перед кроватями табуретки, ныряют под одеяла, но едва
