они, оказавшись в кроватях, закрывают глаза, изображая спящих, как тут же звучит команда «подъём», и пацаны, торопливо с кроватей соскакивая, так же торопливо одеваются вновь, стремясь уложиться во время, отведённое для подъёма; всё это происходит неоднократно: пацаны, как бразильские обезьяны, прыгают между кроватями туда-сюда, но в этом нет ни «дедовщины», ни какого-либо изощрённого издевательства, ни глупого куража одних парней над другими — таким неказистым образом будущие солдаты постигают азы армейского существования: задача «карантина» — как можно быстрее перевести человека из состояния «гражданской расхлябанности» в состояние безоговорочного подчинения, добиться, чтобы каждый призывник в максимально короткий срок научился четко реагировать на приказания, чтобы он, вчерашний распиздяй, живущий по собственному произволу, обрел все необходимые навыки для последующей службы в части; о том, что последующая за «карантином» служба едва ли не с первых дней для многих превратится в ад, сержанты знают, а призывники — будущие солдаты — лишь догадываются-предполагают... «Отделение, отбой!... Отделение, подъём!» — властно звучат в расположении роты сержантские голоса, и пока будущие солдаты, мелькая одинаково безразмерными — безобразными — трусами, послушно исполняют нестареющий армейский танец «отбой-подъём», капитан — командир роты — с двумя сержантами, исполняющими обязанности командиров взводов, тусклым невыразительным голосом подводит в канцелярии итоги прошедшего дня, намечает план действий на день грядущий, уточняя, где и чем должно заниматься каждое отделение; потом, пару раз неспешно продефилировав вдоль кроватей, на которых без малейших шевелений лежат укрытые до подбородков будущие солдаты, командир роты бесшумно уходит — покидает расположение казармы, и молодые парни в форме сержантов остаются в казарме полновластными хозяевами...
В расположении роты гаснет верхний свет, и остаётся одно дежурное освещение — неяркий темно-синий свет, идущий от плафона, расположенного над выходом в коридор.
— Ну, что — дрючить птенчиков будем? — вполголоса спрашивает у Артёма Юрчик.
— Нет, — так же негромко — вполголоса — отзывается Артём. — Дрючить нужно за что-то... завтра, бля, вздрючим — на плацу. За плохое исполнение песни...
— Добрый ты, Артём... очень добрый! Как мой дедушка, когда летом живёт на пасеке, — смеётся, подходя, Макс.
— А чего мне злым быть? — флегматично отзывается Артём, пожимая плечами; он — не только дембель, но и самый старший среди всех сержантов по возрасту: до армии Артём успел отучиться почти два года на филфаке университета, откуда был отчислен в конце первого курса за систематические пропуски, и теперь в его планах — учёбу продолжить. — Злым я был, когда был «молодым». А теперь мне всё это — тьфу! Напишу на гражданке книгу — про службу свою... или, может, вообще — про армию... про всё это садо-мазо, как ты говоришь.
— Хм! — Максим, вскидывая брови, изображает на лице приятное изумление. — Вообще-то, Артёмчик... ты, как будущий писатель, должен знать, что слова «садизм» и «мазохизм» имеют несколько расширительное значение, а термин «садо-мазо» имеет смысл более узкий и вполне конкретный, а именно: обозначает некий способ сексуального удовлетворения... ты что — хочешь написать об армии книгу сексологическую?
На лице Макса изумление сменяется смятением — последнее слово он не произносит, а шепчет, для пущей убедительности округляя глаза... получается забавно.
— Нет, — никак не реагируя на Максово ёрничество, невозмутимо отзывается Артём. — Я имел в виду первые слова — со значением, как ты говоришь, расширительным...
— Фу-у-у! Успокоил... — Максим, с шумом выдыхая воздух, изображает на
